Борис Екимов - На хуторе

Сварилась голубятина. Юрка поел. Мясо было вкусное, тем более в отвычку. Он наелся, по двору походил, поглядел во все стороны. С пустого Юркиного двора все было видать. Ребятня игралась возле кургана, да бабка Валунова грелась на солнышке. Потянуло на сон.

В доме было прохладно и сумрачно, словно не белый день во дворе стоял, а вечер. Закопченная печь, черные потолки и стены, сроду немытые окна – так было всегда. И при матери, и теперь. Юрка иного не знал. Но сейчас, после разговора с Чапуриным, вспомнилось, как когда-то к управу в дом заходил. Он вспомнил и вздохнул. Но не тряпкам позавидовал, не шторам, приемник ему понравился с магнитофоном и проигрывателем, всё вместе – комбайн. Такой бы неплохо заиметь.

Он улегся на кровать, помечтал, глядя в потолок и покуривая. Неплохо бы к осени на трактор сесть, поработать как следует на силосе и купить такую штуку. Поставить посреди хаты и слушать.

Ему и приснилось, будто здесь, на кухне, прямо на печи стоит эта махина и разом три музыки играет: в приемник, в магнитофон и в проигрыватель. Поет и играет. Красивая машина, вся полированная, с блестящими ручками. А громкость – на весь хутор, соседям на зависть.

Сон был хороший, а пробуждение и вовсе, потому что разбудил его Петро Турченков, старинный друг. Он будил, кричал: «Здорово!» А Юрке казалось, что спит он, ведь Петро на Украину уехал, к теще с тестем, почти год назад.

– Здорово! Ты чего?! Не узнаешь? – спрашивал Петро. – Иль с похмелья?! Полечу. Вот она, есть, – показал он бутылку и сунул ее Юрке под нос.

Юрка нюхнул и понял, что это не сон, вскочил обрадованный, закричал:

– Ты откуда?! Ты же на Украине?!

– Все. Дембель, – коротко ответил Петро. – Пошли они…

Сели на дворе, на воле. Выпили, закусили голубятиной.

Петро рассказывал об украинском житье, о тесте с тещей.

– Пошли они… Горбатиться я буду… Тесть всю жизнь в литейке и меня туда. Я там чуть не сдох. Не нужны ихние деньги, у нас тоже жить можно. Я понял. Я там скучал по хутору: у нас ведь захочешь рыбалить – пожалуйста. На пруд, на ерик, на озера. Поохотиться – тоже. Утки и зайцы, и кое-что еше можно подстрелить. Здесь – свобода. А там в вонючей литейке каждый день. А у нас – можно жить. Тут дыхнешь – и то чуешь.

Он дышал глубоко и глядел вокруг.

Из Юркиного двора хорошо было все видать: хуторские дома в зелени, друг за дружкою, над вилючей речкой. А за домами – сады, потом густая чащоба обережья, а за водой – займище.

Речка – подковою, дома над ней, улица, заросшая лебедой, ромашкой, лопухами. На хутор только-только сено свезли, стояли по дворам зеленые прикладки. И пахло острым духом сухой травы.

А за амбарами зеленели поля, далеко уходили, встречаясь вдали с небесной синевою. Тепло было, тихо.

– У нас можно жить, – говорил Петро. – Я понял. Вот сейчас выпили мы, а где еще взять? – поставил Петро вопрос. – Если б там, в Хохляндии, у тестя, это надо денег просить-выпрашивать, то ли дадут, то ли нет. А и дадут, так укорять будут. А тут мы всегда добудем. Кончилась? – потряс он пустой бутылкой. – Сейчас будет. Пошли.

Они сходили к Таисе Юдаичевой, взяли литр водки, пообещав привезти два мешка дробленки.

– Будем жить… – говорил Петро. – Я ключей привез от тестя целую низку. Всякие. В амбар теперь не на пузе лазить, под дверь, а откроем любой замок. Будем жить, приворовывая. Вот так. Кто не ворует? Скуридин? Шляпужок? Воруют. Потому и живут. И управ прет. Только по-умному. Развел индюков. Мы их еще пощупаем. Мы тоже индюшатнику любим.

– Он у меня был ныне, – сказал Юрка.

– Кто? Чапурин?

– Ну да. Приходил. Читал какие-то хери-мери. Не поймешь, – вздохнул Юрка. – Работать, мол, надо лучше. Как Демкин, Шляпужок. Они, мол, устарели. А ты – в силах.

– Вот ему, – показал Петро торжественно крупную дулю. – Нас в такие дураки не постановишь. Мы кумекаем. Это старики по дурости горбатились всю жизнь, света не видали. А мы – хренушки… Сами грамотные. Жить надо.

Как было хорошо с Петром… Как понимал он Юрку, каждое движение души его. Хотелось все ему рассказать. Ведь столько не видались.

– Он меня досевать послал, в ночь. Я отказывался. На фиг надо. А он: езжай, и все. Ну, я ему насеял. Под Дубовкой оставил сеяльщиков, говорю: спите, а я вам привезу. Уехал и загужевался.

– Молодец! – одобрил Петро. – Пусть сам сеет.

– И с молодняком, я тоже. В обедах выгоняем. Рысью их до Ярыженской горы и назад. И хорош. Кайф давим. Управ орет: привесы, привесы.

– Ага! Привесы! Чтоб премию за чужой счет получать. Хренушки! Мы и без привесов проживем. Колька Скуридин пусть пасет. Он в авторитете. Нехай додыхает. А мы, пока молодые, надо жить. Правильно я говорю?