Борис Екимов - На хуторе

– Понятно, – сказал Егор. – Теперь все понятно. – И к агроному повернулся: – Чувствуешь, чего тебе отдаем? Особый с тебя магарыч?

– Не заржавеет, – смеясь, ответил тот и шагнул к теленку.

– Не отдам! – накрест растопырив руки, встал перед ним Холюша. – Не подходи!

– Ты чего, дед? – удивился Егор. – Он же ее покупает.

– Меня, меня Бог наградил! – выкрикнул Холюша. – Рази я ее в чужие люди отдам?! Сколь я ее у Бога выпрашивал! И послухал меня Господь, на мои слова сжалился. Да неужели я такую золоту в чужие руки отдам?! Да я голодать буду, телешом ходить, а ее взращу! По травиночке, по былиночке буду сбирать, а она сытой будет! А она потом такого молочка нам даст, сладимого из сладимых! Она всех нас прокормит, золотанюшка… Зальет, зальет нас молоком! Не зря старые люди и счас поминают Звездочку! Золотанюшка… – повторил Холюша и повернулся к дорогой своей телочке и глядел на нее глазами, полными слез.

Агроном, с ноги на ногу переступив, откашлялся и пошел из кухни. Следом за ним шофер. А уж за ними Егор выбежал.

– Подожди… Вы куда?

– Да куда… – ответил агроном, разминая и закуривая сигарету. – Куда же… От ворот поворот.

– Брось ты… – сказал Егор. – Это он так, с ума сходит. Сейчас я поговорю.

– Подожди, – остановил его агроном, – покури. На, закуривай. И не суетись. Не продаст он сейчас корову. Не знаю уж, золотая она или серебряная… Но ты же слышал?

– А куда ж он ее денет? В карман, что ль, возьмет? Нам же переезжать… Сейчас я его… – и он снова было шагнул к крыльцу.

И снова его остановил агроном:

– Не сепети… Сейчас не трогай. Скажи, продаст? – спросил он у шофера.

Тот отрицательно головой покачал и сказал:

– Не похоже… Ему втемяшилось. А вообще-то, – добавил он, – про эту Звезду, про назмищенскую, я тоже слыхал. Не упомню, вроде от матери. Но что точно, то точно, была такая корова. Старые люди знают.

– Вот так, – поглядел на Егора агроном.

– Да ерунда все это, – не сдавался Егор. – Какая бы она ни была, дом-то куплен. Деньги он заплатил – десять таких коров можно купить. Стадо целое! Поняли? Дурит дед. С ума сходит. Никуда не денется. Переезжать все равно надо.

– Ладно, – сказал агроном. – Вы тут меж собой разберитесь. Корову я, конечно, взял бы. Тем более… – засмеялся он, – дыма без огня не бывает. Конечно, когда она еще вырастет и чего… Но интересно. Ладно, мы поехали, а ты с ним толкуй.

Еще долго стоял, провожая взглядом машину, курил и вроде успокоился, а уж потом в дом вернулся.

– Ладно, с коровой-то… – со вздохом сказал Егор, усаживаясь. – Ты чего и себе, и людям головы морочишь. Приехал человек, покупать. Дома тебя сестра ждет, племянница… А ты? Для чего все это затеваешь? Или собираешься корову на новое место переводить? Так я же тебе…

– Не, не, не… – всполошился Холюша. – Ее нельзя с хутора трогать. Она должна добрым молочком выпаиваться. На хорошей травке рость, на нашей воде, на всем невладанном. – Холюша к телочке подошел, тронул ее рукой, и голос его потеплел. – Не ныне завтра снег сойдет, погоним скотину. Сначала старюку погложут, она тоже едовая. А там и зеленка пойдет. Вот и будет наша Звездочка рость, людям на завидки. Да в такую коровку подымется. Я в коровах понимаю, я их видал-перевидал. А таких вот, не даст Господь сбрехать, таких и в завете нет, – горячо говорил Холюша.

И он честно говорил. Верил он, верил, нутром, сердцем чуял, что в последний разок не обманула хозяина Зорька и принесла такую расхорошую телочку, каких не было и не будет. В добрую память о себе, за все добро, за всю ласку, за всю свою счастливую жизнь, что провела на этом базу, у дорогого своего хозяина.

– Выкормим ее, выпоим, а она такого молочка даст, сладимого да жирнючего, чистый каймак. Твои ребяты его пить будут не напьются. На дрожжах будут с него расти. Всех она нас прокормит, всех… И сеструшку, и меня. Нам, старым, молоко за первую еду…

Толковать было не о чем. Ругать Холюшу Егор не стал, жалея его. Он лишь развел руками и сказал:

– Не пойму я тебя. Вот убей, не пойму…

– Ты свою жизню к моей не прикладывай, – ответил Холюша. – У нас так-то вот… Надысь Митревну встретил, она чуток посверстнее меня. Чикиляет, жалится, плачет: «Мои-то уехали… Кинули меня без Христовой памяти… Я ту лету надорвалася с огородом, сажала. Снова весна заходит. Руки не подымаются, ноги не носют, а надо сажать, надо… Не посади огород да картошку – люди осудят…» А я ей: и осудят, говорю, осудят. Терпи, Митревна, такая наша жизня. Понял? А мне чего? Я еще в силах. Да такую телочку мне Господь послал, золотанюшку мою…