Анна Берсенева - Ответный темперамент

– Да. – Отец чуть заметно улыбнулся. – А что тебя так удивляет?

– Ну… Ведь это же правда удивительно. Я же случайно и в Тамбове оказалась, и вот в этом дворце… А ты в Париже видел Асеева. Какие странные повороты судьбы!

– Не знаю, Таня. – Отец пожал плечами. – Я не относился бы к этому так возвышенно.

Он открыл перед нею массивную входную дверь. Они пошли через парк.

– Ты не веришь в судьбу, папа? – спросила Таня.

– Не более чем всякий агностик.

– Агностик? – заинтересовалась Таня. – А что это означает?

– Приблизительно это означает, что человек не отрицает Бога, но и не признает никаких доказательств его существования, поскольку любой человеческий опыт субъективен. И к понятию судьбы так же относится. А проще говоря, не стоит, мне кажется, придавать какой-то особый смысл тому, что неочевидно и, главное, не имеет прямого отношения к твоей жизни. Если окажется, что твое пребывание в Тамбове не случайно, то ты в нужное время и поймешь, какой смысл был в этом заложен. А пока не стоит голову себе туманить. Не холодно тебе?

– Что ты, нисколько не холодно. Я же в теплом пальто, спасибо.

– За что спасибо?

– Это же ты мне свой аттестат прислал.

– Ты вовремя получаешь? Маме, бывает, задерживают.

– Нет, я – вовремя.

Отец и говорил точно так, как обычно, размеренным своим тоном, и точно в такт словам поскрипывал под его шагами гравий на аллее. Строгий и закрытый строй его мыслей не изменила даже война. Тане вдруг показалось, что если бы произошла вселенская катастрофа, какой-нибудь космический взрыв и Земля бы уничтожилась, то папин спокойный голос веял бы над хаосом, как первоначальный дух. Ее удивили и даже смутили такие мысли. Впрочем, она тут же про них забыла.

Они вышли из парка и пошли по улице к Таниному дому.

– Я и живу рядом, – сказала она. – До госпиталя пять минут. Только пединститут не слишком близко, здесь же окраина, прежние дачные места.

Она понимала, что рассказывает о каких-то неважных вещах, и сердилась на себя за то, что тратит время на такие разговоры, а время это драгоценное, потому что папа сегодня уезжает. Но о чем еще ему рассказать, она не знала. Что такого уж важного, значительного было в ее жизни? Ничего.

– Врачи в госпитале живут, – сказала она. – На военном положении. А я ведь только по ночам санитаркой работаю, потому что студентка, и мне разрешили жить на квартире.

– Ты довольна своей учебой? – спросил отец.

Они уже стояли перед резным теремком купеческой дачи. Таня отодвигала щеколду на калитке.

– Да, – кивнула она.

– Жаль все-таки, что ты не захотела учиться медицине. Я думал, что теперь ты, может быть, переменишь свои планы.

– Нет, папа, мне все-таки не хочется быть врачом, – извиняющимся тоном сказала Таня. – У меня нетвердый характер. Я в маму, наверное, а не в тебя.

– Я мало о тебе знаю, Танечка. К сожалению. Я всегда был занят работой, и мало у меня оставалось времени на тебя. Но мне все-таки кажется, что твои возможности еще не раскрыты, – сказал отец.

– Я и сама, может, не все про себя еще понимаю. Но пока мне проще обходиться со словами, чем с людьми.

В доме было тихо: соседи уже ушли на службу. Таня с отцом поднялись по узкой лесенке наверх, в ее комнату.

С вечера, перед тем как уйти в госпиталь, она сварила картошку и завернула ее на ночь в одеяло, чтобы утром можно было наскоро позавтракать. И радовалась теперь, что у нее есть чем накормить отца с дороги.

Пока она разворачивала одеяло, отец достал из своего чемоданчика американские консервы с лендлизовскими этикетками и поставил их на стол.

– Все-таки война даже обычным суевериям придает осмысленный характер, – сказал он. – Это к твоим размышлениям о поворотах судьбы. – И, встретив Танин недоумевающий взгляд, объяснил: – Я на консервные банки посмотрел и кое-что вспомнил. У меня в госпитале лежал один солдатик. Ранение не слишком тяжелое, но интересное с точки зрения… Ну, это долго тебе объяснять, да и неважно. Так вот он мне сказал однажды во время осмотра, что за всю войну – а она ведь уже идет к концу – нитки чужой нигде не взял. Когда знаешь, что такое война и что такое наступающая армия, то в это трудно поверить, но мне кажется, он не врал. Во всяком случае, объяснение, которое он привел, было убедительным: этот деревенский мальчик уверен, что если возьмет хоть что-то чужое на войне, то живым с нее не вернется. Насколько я успел понять, он никогда в жизни не философствовал, у него просто не было на это времени – жизнь его началась в тяжелом труде, а потом война, и тем более не до отвлеченных размышлений. Но вот в этом своем убеждении он был тверд, и оно не показалось мне суеверием. Так что, может быть, и ты права, когда думаешь, что Тамбов еще отзовется в твоей жизни каким-нибудь неожиданным образом, – улыбнулся он.