Анна Берсенева - Ответный темперамент

– Щи варить Андрей, конечно, не умеет. – По Олиному лицу скользнула улыбка.

– Не притворяйся, будто не понимаешь, – улыбнулась в ответ Татьяна Дмитриевна. – Прекрасно ты понимаешь, о чем я говорю. И вот этого, таланта, в Андрее никогда не было. Он может только усваивать созданное другими, может неплохо это систематизировать, он сообразителен, способен многое объяснить. Но не более того.

– Но ты никогда мне этого не говорила… – растерянно сказала Оля.

– А зачем мне было тебе это говорить? – пожала плечами Татьяна Дмитриевна. – Да, я всегда думала, что ты могла бы быть хорошей женой для более незаурядного человека. Но ты была счастлива, Андрей относился к тебе бережно, и я считала, что это очень даже немало. Да и Нинка ведь…

– Он ни слова не сказал про Нинку, когда уходил, – вдруг вспомнила Оля. – Как будто нет ее.

– Может, я должна была тебя предупредить, когда заметила, что у него началось это половое сумасшествие… Не знаю! Я просто не понимала, что для тебя лучше: знать об этом или не знать. У меня же совсем нет опыта жизни с мужчиной, Оля, – словно извиняясь, сказала Татьяна Дмитриевна. – Я не считала, что вправе учить тебя, как тебе жить с мужем. Моя собственная жизнь в этом смысле сложилась бездарно.

– Ну что ты, ма! Ты же Нелю вырастила, меня вырастила! И из Ваньки толку бы не вышло, если бы ты им не занималась, Неля сама говорит.

– Я не выращивание детей имею в виду, ты же понимаешь.

– А что?

– Что у меня как-то… Неправильно был наведен фокус чувств, вот что. Во всяком случае, в юности. Все самое главное, что давала мне жизнь, я видела только краем глаза. Сердечного глаза, извини уж за красивость. Да к чему далеко ходить – я, например, совершенно не понимала, что такое мой отец. Поглощена была своей жизнью, она мне казалась ужасно важной, и его жизнь прошла для меня вскользь. А когда я хоть что-то про него поняла, то было уже поздно. Как, собственно, всегда и бывает. Все, Оля, хватит. – Татьяна Дмитриевна поднялась с лавочки. – Хватит слезы лить.

– Да я и не лью, – невесело улыбнулась Оля.

– И очень жаль. Пойдем, подержишь Агнессу, я ей укол поставлю. Такая мимозная оказалась кошка, для ее помойного происхождения просто удивительно. Сейчас у нее обострение хламидиоза. От стресса, можешь себе вообразить? Собака ее на дерево загнала – и пожалуйста, сразу обострение.

– Хламидиоз? – встревожилась Оля. – Ты бы поосторожнее, мама. Он же людям передается.

– Людям он от кошек не передается.

– Откуда ты знаешь?

– Ветеринар сказал. Я ее ветеринару показывала в Денежкине.

– Ну какой в Денежкине может быть ветеринар! Он же только в коровах разбирается.

– Прекрасный в Денежкине ветеринар. Насчет коров не знаю, а в Агнессе он разобрался сразу. Пойдем, пойдем.

Кошка не выказала радости от укола, возня с ней на некоторое время заняла Олю, она же все привыкла делать с полной отдачей, и к разговору об Андрее они больше не возвращались. Когда Оля ложилась спать, Татьяне Дмитриевне даже показалось, что дочь почти спокойна.

Она сидела на веранде – ночи уже были по-летнему теплы – и думала почему-то не о том, что происходило в Олиной жизни сейчас, а о том, что происходило много лет назад с ней самою. Это было странно, потому что Татьяна Дмитриевна считала Олину нынешнюю историю вовсе не ерундой, а серьезной драмой. Но собственное прошлое, которое она сама же и вызвала, сказав, что видела жизнь лишь краем сердечного взгляда, хлынуло в ее память так сильно, так властно, что не оставило места для настоящего.

– И что же вы сделали?

– Попросил, чтобы принесли икону. У бабы Мани, уборщицы, есть. А что я должен был делать?

– Мне кажется, вы должны были этому воспротивиться.

– Знаете что, Ирина Леонидовна, вот когда вы научитесь оперировать гнойные раны так, как Войно-Ясенецкий, то вы и будете командовать, держать в операционной икону или нет. И я вас тогда буду слушаться. А пока, уж извините, я буду слушаться архиепископа Луку.

Лицо Ирины Леонидовны приобрело недовольное выражение, но спорить с хирургом Андреевым она все-таки не стала. И не потому, конечно, что сама была не хирургом, а терапевтом, и даже не потому, что не могла повлиять на ситуацию – Ирина Леонидовна Налимова входила в партком госпиталя, и влияние у нее поэтому было немалое. Но почему она не возражает, было Тане понятно: на хирурга Войно-Ясенецкого, архиепископа Луку, сосланного в Тамбов несколько месяцев назад, врачи переполненных ранеными госпиталей молились не менее истово, чем сам он молился Богу.