Он снял стопку книг со стула и сел.
Василиса вошла в комнату сразу вслед за ним. Вид у нее был расстроенный.
– Они ее съели! – воскликнула она с отчаянием. – Всю утку! И даже хлеб весь…
Она чуть не плакала.
– Да брось ты, Василис! – Герману стало ее жалко. Он встал со стула и легко обнял ее, чтобы успокоить. – Нашла из-за чего расстраиваться. Я и не голодный совсем. И вообще, на ночь есть даже собакам вредно.
Она замерла у его плеча, даже не дышала. Герман опустил руки.
– А что-что ты про силу и выразительность говорила? – спросил он. – Ну, которых у Набокова нет?
Она вздохнула. Потом, мгновенье помолчав, ответила:
– Я не говорила, что их у Набокова нет. Но бывают вещи, в которых есть недостижимая для него простота.
– Это какие, например?
– Например…. А вот, например, есть такая песенка! – Она улыбнулась и пропела тоненьким голоском: – «По ленивой речке, около плотины, по ленивой речке солнце светит в спину. В ласковом тенечке под старою сосной позабудь печали, посиди со мной…»
– Да, простоты хватает, – пожал плечами Герман.
– Ее моей маме ее няня пела, когда она маленькой была.
Герман с трудом мог представить маленькой Василисину маму с ее сурово-равнодушными глазами.
Все это было немного смешно, но в общем довольно скучно. Он любил то, над чем можно было подумать, а в этой песенке думать было не над чем. И не было у него никаких печалей, и сидеть просто так ему было некогда.
– Ну, я пойду, – сказал Герман.
– Посиди со мной, – грустно улыбнулась Василиса. И поспешно добавила: – Это так, цитата. Извини, что так получилось с уткой.
Она проводила его в прихожую. Когда открыла дверь и Герман оглянулся, чтобы попрощаться, то глаза у нее поблескивали в полумраке – ему показалось, нежно и печально. Но это было слишком неуловимое и почему-то болезненное ощущение. Он не знал, что с ним делать, и оно тут же прошло.
По дороге в общежитие Герман вспоминал балет – яркое и необычное зрелище. Про Василису он не вспоминал. Чего вспоминать, если они в любой момент могут увидеться?
Это было на четвертом курсе. Летом Герман уехал на практику к себе в Моршанский район и Василису не видел, конечно. Не видел и в сентябре, когда вернулся. Он все собирался ей позвонить, узнать, как она, да все времени не было.
Он вообще выпал тогда из круга общения – писал диплом, работал в ветлечебнице, было не до гулянок и даже не до посторонних книг. Поэтому когда однажды он встретил возле метро Хана, веселого парня с режиссерского курса ВГИКа, тот долго рассказывал ему, что и как у общих знакомых – Герман ничего ни про кого не знал.
– А Василиска-то – помнишь? – сказал Хан. – Умерла.
Герману показалось, что его стукнули по голове дубиной. Как – умерла?! Как это Василиса могла умереть?
– Как – умерла?.. – с трудом выговорил он.
– Да вот так. Онкология.
– Но она же не болела… – пробормотал Герман.
– Ну, я подробностей не знаю. Вроде, говорят, от этого дела молодые быстрее умирают, чем старики. Как там у зверей, не так? Девчонки к Василиске в больницу ходили. Похудела, говорят, страшно. Еще смеялась, что наконец сбросила лишний вес. Хорошая она была, правда?
Герман молчал как громом пораженный.
– Давно? – наконец спросил он.
– С месяц назад. Ну, Герыч, я пошел. – Хан поднялся с лавочки, на которую они присели потрепаться. – Так не забудь, приходи на мой показ.
«С месяц. Я уже был в Москве. Собирался ей позвонить. Но все откладывал. Куда она денется, думал».
Он был ошеломлен, просто раздавлен. И долго жил в таком состоянии. Потом ошеломление, конечно, прошло. Осталась только жалость к Василисе. Она и правда была очень хорошая, и он был ей благодарен. Да и как не жалеть, что умерла совсем молоденькая девочка?
И вдруг, спустя примерно полгода, Герман почувствовал, что воспоминания о Василисе принимают в его сознании какой-то странный характер. Они становились все ярче, все пронзительнее. Он вспоминал каждое ее слово, каждый жест и взгляд. Особенно тот, печальный и нежный, которым она провожала его в тот вечер, когда ему не досталась утка с яблоками. Может, она уже тогда была больна? Может, даже знала об этом? У него невыносимо сжималось сердце, когда он предполагал, что это могло быть так…
Теперь, двадцать с лишним лет спустя, Герман сознавал, что означало то постепенное прояснение его памяти: он взрослел. Натура его была такова, что взрослел он стремительно, и в тот год после смерти Василисы он как раз начинал входить в состояние взрослого мужчины, хотя и только-только, в самом первом приближении.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу