Анна Берсенева - Ответный темперамент

– Я тому же рада, – сказала Ольга. И тут же воскликнула: – Ой, извините!

Она легко опережала его в бестолковых фразах. И к тому же казалось, что волосы у нее растрепанные. Он с каким-то совсем уж необъяснимым восторгом узнал эту особенность ее прически, которую заметил еще в тот раз, когда она привозила на велосипеде кошку. Тогда он присмотрелся повнимательнее – просто от привычки быть внимательным ко всему – и понял, что на самом деле они не растрепанные, а просто легкие, как солнечные нити. То есть это сейчас он так подумал – солнечные нити, – а тогда просто отметил про себя какую-то незначительную странность и тут же про это забыл.

– Венедикт Александрович по дороге рассказал мне подробно, – сказала Ольга. – Это все такая подлость, что у меня в такой ситуации, конечно, опустились бы руки. Но мне все-таки кажется, что вам не надо отчаиваться.

– Я стараюсь, – сказал он. – То есть совсем я не отчаиваюсь, что вы!

В эту минуту он был уверен, что это в самом деле так. Еще не хватало ему отчаиваться! Вот когда он в уссурийской тайге заблудился, притом по собственной дурацкой самонадеянности, тогда да, был повод для отчаяния. А сейчас-то что? Свет горит, тепло, с голоду не помрешь…

– Скажите, а можно вам передать еду? – спросила Ольга. – Здесь плохо кормят, конечно. У вас лицо осунулось.

– Разве? – удивился он.

– Да. Я запомнила, какое у вас раньше было лицо. Теперь совсем другое.

Во всем, что она говорила, как смотрела, было то, что называется не прямотой, а прямодушием. Он понял, что и с ней возможно говорить только так же, без обиняков. Да и времени для обиняков не было.

– Мне все равно, какая еда, я к любой привык, вы не беспокойтесь, – сказал Герман. – А что лицо… Так это просто меня глупые мысли одолевают. Одолевали.

Глядя на нее, он был уверен, что глупым мыслям его уже не одолеть. Вернее, тому не одолеть, что он условно назвал глупыми мыслями.

– Какие? – с интересом спросила она.

В ее голосе был вот именно живой интерес, а не праздное любопытство.

– Ну, зачем вам про глупые мысли слушать? – улыбнулся Герман.

– Тогда расскажите про умные, – попросила она и тоже улыбнулась.

Глаза ее от улыбки опять подсветились тем же прекрасным огоньком. Они были странного, неопределимого оттенка. Не серые и не карие, а какое-то чудесное соединение этих трудносоединимых цветов.

– Про умные?

В эту минуту в голове у Германа не было не то что умных – вообще никаких мыслей. Но прежние свои мысли он сразу же вспомнил, ведь она попросила.

Он сказал:

– А, вот что!.. Я не мог вспомнить, кто это говорил, что идеалы всегда соответствуют силе. Вы не знаете?

Она не удивилась такому несвоевременному вопросу.

– Кто-то из немцев, я думаю, – ответила она. – Но мне кажется, что это неправда.

– Почему?

Она сказала так, как будто тоже думала об этом давно. Как будто они оба думали об этом одновременно.

– Потому что, мне кажется, идеалы все-таки существуют не для того, чтобы люди их осуществляли, – сказала Ольга. – У создателя идеалов какая-то другая цель, которой мы не знаем. Тогда при чем же здесь наша сила или слабость? Они в этом смысле не имеют значения. Я же смотрю, например, на звезды, и мне радостно, и я могу смотреть на них бесконечно, хотя прекрасно знаю, что никогда не положу их в карман. Это неправильно? – спросила она.

– Это правильно.

Он не мог отвести глаз от ее лица. У него было такое ощущение, что не в небе, а прямо перед ним оказалась звезда, и он готов был смотреть на нее бесконечно.

Но бесконечность была сейчас для него невозможна. Дверь открылась, и вошел Аверин.

– Ольга Евгеньевна, – сказал он, – вам пора идти. Иначе я не успею переговорить с Германом Тимофеевичем по делу.

– Да-да, конечно. – Ольга поспешно встала. – До свидания.

У двери она обернулась – кажется, хотела еще что-то сказать. Но не сказала и вышла.

Через час, когда следователь спросил:

– Ну что, подумали над нашим предложением? – Герман посмотрел прямо ему в глаза и с неизъяснимым удовольствием ответил:

– Конечно, подумал. А не пошел бы ты… Сказать куда или сам догадаешься?

– Ты бы хоть присматривалась, как бабушка тесто ставит, – сказала Ольга. – Ты же совсем ничего не умеешь, Нинка!

Нинка покосилась на пышное желтое тесто в синей фаянсовой миске. Ни малейшего интереса у нее на лице при этом не выразилось.

– Ничего, надо будет – научится, – усмехнулась мама. – Дело нехитрое. Я, когда после первого курса в деревню приехала, картошку не умела варить. А потом ничего, всему научилась. И она научится.