Юнас Гардель - Детство комика. Хочу домой!

— Простите за беспокойство, но я уже неделю не видел еды.

— Агнес, — слышится голос изнутри, — покажи этому человеку котлету.

Продолжаем наш рассказ.

Итак, Ракель обустраивается в семейной гостиной.

Несмотря на все просьбы Рут, комната вскоре превращается в район катастрофы, а интерьер — в хрупкую кукольную мебель. Тетя Ракель разбрасывает вокруг свои сумки и вещи, сооружая укрепления против диких зверей. На окнах она развешивает беспомощные бумажные полумесяцы. Паркет содрогается от ее шагов.

Рут следует за ней как тень, качает головой и ворчит, заметая следы Ракель щеткой.

Рут сидит с Ракель и пытается заставить ее проговорить все, что произошло, и найти решение проблемы.

Единственное, что знает Ракель, — это то, что она не в состоянии вынести одиночество. Она прощает сестре эти бесконечные пережевывания одного и того же, лишь бы та сидела рядом. Она ходит, ходит кругами, прижав подушку к животу, пока Рут выспрашивает у нее подробности.

— Я не знаю. Я не знаю, у меня так болит голова.

— Но, Ракель, малышка…

— Тихо! Слышишь, лифт скрипит! Это он!

— Да нет же, он в двухстах километрах отсюда.

— Да, но все равно. Почему так редко случается, что красивый мужчина любит некрасивую женщину? Почему это бывает так редко?

— Ракель, ты опять стряхиваешь пепел на пол. Если ты не выходишь курить на балкон, как мы все тебя просили, то можно ведь по крайней мере пользоваться пепельницей.

— Где?

— На столе, под этой грудой окурков.

— А, там…

Рут сидит с Ракель несколько дней. Даниелю и Шарлотте приходится тайком пробираться из своих комнат в кухню и обратно. Им нельзя ни смотреть телевизор, ни слушать музыку, ни громко говорить, ни смеяться.

Ради Ракель.

А Ракель не отвечает на вопросы Рут. Ночью, прежде чем забраться на диван и заснуть, она стоит у окна гостиной и глядит на свое красное, заплаканное, опухшее лицо, отражающееся на фоне ночного неба.

— Смотри, что ты со мной сделал, — бормочет она, — ничего я не хотела больше, чем быть сотворенной тобой. Когда я замечала, что делается еще хуже, я говорила: я хочу этого. Ты оставил во мне свой след. Моя кожа — желание и боль. Если мы увидимся вновь, я хочу быть красивой. Если это невозможно, то пусть ты не увидишь, что я уродлива. Приказывай мне. Ты мой слуга.

Космический корабль удаляется, посылая домой сигналы о новых далеких лунах и планетах, открытых им.

Семь лун и четырнадцать планет будут носить твое имя.

Если бы ты только захотел любить меня.

Твое имя означает «дарующий счастье».

Но ты выбираешь, кому дарить счастье. Однажды, семь лет назад, ты выбрал меня. Я и теперь помню этот вечер.

На земле было темно, как и сейчас, но на небе были звезды, и в тот вечер я поверила в Бога, и в космический корабль, и в то, что автомобиль на дороге там, вдалеке, куда-то держит путь и скоро прибудет на место.

Домой.

Если царство Божие в небе, то птицы небесные долетят туда прежде меня. Если царство Божие в море, то рыбы морские доплывут туда прежде меня. Но если царство Божие здесь…

И ты выбросил меня. Выбросил меня ко всем чертям. Я растерялась. Я заплакала. А ты сварил кашу и лег спать.

Ты звонишь… звонил. И хочешь… хотел. Я подожду, игрушечный телефон зазвонит, и это будешь ты.

С подушкой, крепко прижатой к животу, Ракель спит на диване.

Когда Эдмунд возвращается из-за границы, слегка загоревший и с полными сумками спиртного, он обнаруживает, что Ракель по-прежнему сидит на диване и смотрит перед собой пустыми глазами.

Эдмунд прокрадывается мимо гостиной на кухню. Рут стоит у плиты и в огромной кастрюле помешивает мясное рагу, которое она потом заморозит в удобных порционных упаковках. Мясной пар клубится, и весь ее лоб в мелких капельках. На столе ждут алюминиевые формочки. Рут закатала рукава блузки. Волосы стянуты в тугой узел. Руки опухли.

— Привет, — говорит Эдмунд.

— Тсс! — отвечает Рут.

— Но…

— Подумай о Ракель! — шипит Рут, многозначительно тычет пальцем и угрожающе кривит лицо.

— Она…

— Тсс! Да. У нее всегда были слабые нервы. Этот человек на грани срыва, так что будь осторожен!

— И как долго она собирается оккупировать гостиную?

— И это все, что ты можешь сказать? Ты, между прочим, говоришь о моей сестре.

— И о нашей гостиной.

— Тсс! Она может услышать! Как я тогда буду себя чувствовать, по-твоему? Гостиная перевернута вверх тормашками, но она не позволяет мне сделать уборку. Она не позволяет, это в моем-то доме! Она не соблюдает личную гигиену, от нее просто-напросто пахнет! Дети ее боятся. Я попыталась заставить ее образумиться, но впустую. Поверь мне, я не для собственного удовольствия позволила ей остаться… О, привет, Ракель!