Александр Проханов: Гость

Толпа прорвала цепь и хлынула к воротам Кремля. Оттуда, один за другим, выскользнули бэтээры, длинные, как ящерицы. Ударили по толпе пулеметы. На каждом бэтээре трепетал и пульсировал огонь пулемета. Тупо, упруго стучало. Пулеметы прорубали в толпе коридоры. В этих пустотах копошились, ползли упавшие люди.

Веронов видел, как очередь взрыхлила склон у его ног, будто под землей прополз крот.

Площадь быстро пустела. Толпа покидала площадь, как вода при отливе, оставляя на отмели неподвижные тела, множество шапок, растоптанные знамена и хоругви. Полицейские в шлемах шли цепью, заслоняясь щитами, выдавливая с площади остатки толпы.

Веронов смотрел на площадь, липкую, голую, отражавшую оранжевые фонари, окруженную пожарами. И вдруг увидел, как на площадь выбежал мальчик, хрупкий, тонконогий, в красном пальтишке и синем колпачке, тот самый, который в Нескучном саду преподнес ему лист рябины. Мальчик бежал по асфальту, а за ним гналась огромная косматая собака. Догнала, кинулась. Мальчик тоскливо вскрикнул и затих. Только слышался звериный хрип. Собака, изогнув спину, вонзала клыки в маленькое тельце.

Веронову показалось, что мир вывернулся наружу жуткой начинкой. Он страшно вскрикнул и рухнул, покатился по скользкой траве.

Он очнулся дома, на своей кровати. Над ним склонилось внимательное, с седоватой бородкой лицо. Человек был в белом халате, держал в руке прибор для измерения давления. За спиной врага виднелось встревоженное лицо Анны Васильевны. В спальной горела люстра.

– Что со мной? – пролепетал Веронов.

– Гипертонический криз, – ответил доктор. – Спазм сосудов, мой дорогой. Обычный обморок. Все будет хорошо.

– Что в городе? Все сгорело? Они били из пулеметов! Очередь прошла у моих ног. Я поскользнулся и покатился с холма.

– В городе все спокойно, никакой стрельбы. Разве что салют.

– Вы нашли меня у Пашкова дома? Вынесли из-под огня?

– Мой дорогой, никакого огня, никакого Пашкова дома. Ваша хозяюшка, – доктор повернулся к Анне Васильевне, – увидела, как вы упали у окна, и вызвала скорую. Повторяю, все будет у вас хорошо. Переутомились, мой дорогой, перенервничали. Я выписал вам лекарство. Вам нужно отдохнуть, уехать в какую-нибудь тишь, где нет ваших знакомых, нет раздражающих впечатлений.

– Анна Васильевна, что со мной? – спросил Веронов.

– Как вы напугали меня, Аркадий Петрович! Стояли у окна, а потом хлоп – и упали. Вот так, навзничь, – она взмахнула руками, показывая, как падает Веронов. – Я вызвала скорую. Как вы напугали меня!

– А вы, мой дорогой, должно быть, филолог? – спросил доктор.

– Нет, не филолог, – слабым голосом ответил Веронов.

– Не переводчик?

– Нет. Почему вы спрашиваете?

– Когда вы были без чувств, то говорили на каком-то непонятном языке. Я знаю английский, французский, испанский. Немного тюркские, немного фарси. Но это был какой-то другой язык. Вы изучали китайский?

– Нет.

– Суахили, урду? – допытывался доктор.

– Не изучал никогда.

– Быть может, это был какой-то древний язык, из числа умерших? Вы пережили стресс, и в вас проснулась реликтовая память. Я об этом читал.

– Не знаю, – слабо ответил Веронов. А сам понял, что это поселившийся в нем зверь говорил на древнем языке, возникшем при сотворении мира.

Доктор удалился. Анна Васильевна, тихо охая, притворила дверь в спальню, и Веронов остался один.

Он верил доктору и Анне Васильевне, утверждавшим, что с ним случился оборок, он не покидал лома, все, что он пережил, было бредом, кошмарным сном, жуткой иллюзией. Но он помнил свой бред в подробностях. Он видел офицерские усики у предводителя националистов и золотого орла у него на груди. Видел, как бурлит, подобно черной лаве, площадь, как зажигаются оранжевые фонари, освещая побоище, как накренился в толпе портрет Ленина, как валит дым из безголового князя Владимира, как пульсируют огни пулеметов, как взрыхлила землю у его ног пулеметная очередь, как пахнет растоптанная на склоне трава, как страшная собака настигает мальчика в красном пальтишке.

Если он оставался дома и упал у окна, в которое смотрел, слушая бравурную музыку, то из какой тогда реальности явились эти жуткие зрелища? Кто навеял ему этот чудовищный бред?

Янгес, колдовской банкир, чародей, завладел его разумом, отнял его волю, погрузил его в кромешную тьму. Увидеть его, отринуть, рассечь их роковую связь, порвать пуповину, по которой колдун вливает в него свой жуткий наркотик. Отринуть и спастись сию же минуту.