Александр Проханов - Гость

Кремль казался воспаленным, словно его ошпарили кипятком. Вокруг звезд стоял туман, будто они испарялись. За стеной, среди дворцов и соборов что-то горело, и на низком небе танцевали отсветы кремлевского пожала. Веронов пробегал мимо Кремля и вместо обычного с самого детства благоговения испытывал ужас и отвращение. Кремль был чужой, был захвачен, в него вселился враг, который осквернил святыни. Веронов понимал, что сходит с ума. Вдруг он увидел, как вспучивается, шевелится кладка стены, из нее выпадают кирпичи. Просунулась голова птицы. Птица повела по сторонам головой и прянула из кремлевской стены, оставляя за собой рваную дыру. Огромная, красная, на шумящих крыльях, пронеслась над рекой и скрылась в темном небе за Балчугом. И Веронов знал, что из Кремля улетел красный дух и больше никогда не вернется, и в опустевшем гнезде свернулась скользкая змея.

То, что он чувствовал, было отравлением. По асфальту разбежалось множество трещин. Трещины расходились, и наружу, из донных глубин, сочился отравляющий газ. Он сводил с ума, стелился у фасадов, вяло колыхался под фонарями. Веронов, спасаясь от удушья, подпрыгивал, желая ухватить глоток воздуха.

На другой стороне реки, в Парке Культуры, гремела музыка, пылали прожектора, работали аттракционы. Там что-то вращалось, раскачивалось, рубило, стучало. Веронову с его помраченным сознанием казалось, что там идет казнь. На озаренных помостах четвертуют, рубят головы, дерут крючьями, протыкают орущую плоть остриями. Веселые палачи играли топорами, поднимали за волосы отсеченные головы. А к эшафотам подводили все новых людей, которых вылавливали в городе. И сейчас из проулка выбегут ловцы, скрутят Веронова и поведут через Крымский мост к эшафоту.

Он бежал прочь с набережной, желая затеряться в Зачатьевских переулках.

Брел, слыша с разных сторон неясные гулы. Они возникали, пропадали, будто кто-то огромный бродил по городу, переступал через крыши, кого-то искал. Этот кто-то был он, Веронов, и хотелось втиснуться в стену, стать плоским, стать стеной, чтобы этот гул прокатился мимо и его не коснулся.

Увидел, как навстречу, вылетев из подворотни, несется собака. Громадная, с косматым загривком, блестящими в оскале зубами, из которых свисает на бок язык. Из пасти собаки шел пар, хотя было по-летнему тепло и душно. Собака, хрипя, промчалась мимо, скосив на Веронова дикие, с красными белками, глаза. Кинулась в подворотню, а оттуда в переулок выбежала девочка и с тонким воплем стала убегать. За ней прыжками гналась собака. Догнала, ударила тяжким туловищем сбила и с хрипом стала рвать, рыться клыками в хрупкой мякоти, из которой раздался жалобный вскрик. Свирепо хрипела собака, грызла беззащитное тело.

У Веронова страшно сверкнуло в глазах, и он рухнул на тротуар, под фонарь, который тут же погас.

Он долго лежал в больнице, долго укрывался в лесной клинике под наблюдением врача. Исцелился, но знал, что стал другим. Все то же лицо и тело, тот же звук голоса, то же отражение в зеркале. Но он был другой. Из зеркала смотрело на него лицо кого-то другого, переступившего из одной жизни в другую, из одного мира в другой. Неведомая мгла поселилась в него и дремала, ожидая часа для пробуждения.

Позвонил Янгес:

– Дорогой Аркадий Петрович, хочу повидаться. Да вот беда, на несколько дней мне придется застрять в Европе. Банковские дела. Банк, как корова, требует ухода. А то перестанет давать молоко. Но как вернусь, обязательно встретимся.

– Буду рад, – сухо ответил Веронов.

– Но я, собственно, вот почему вам звоню. Вы же знаете, что наш самолет, который вез в Сирию певцов и чудесную женщину-врача, разбился. Ужасная катастрофа. Она потрясла все общество. Стольких людей сделала несчастными.

– Это беда, – сказал Веронов.

– Еще какая! Но среди тех, кто потерял все, среди овдовевших женщин, осиротевших детей, неутешных матерей и отцов есть несчастные, о которых никто не подумал.

– Это кто?

– Бомжи, за которыми ухаживала врач-милостивица. Она лечила их, кормила, пристраивала куда могла. Эти бомжи осиротели, стали неприкаянными. Мне передали, что они приходят туда, где она их собирала, не находят ее и плачут. Им надо помочь.

– Причем здесь я?

– В некотором роде, конечно, совершенно условно, вы погубили самолет. Этого никто не докажет, но мы-то с вами знаем. И теперь мы должны хоть как-то искупить вину.

– Что вы хотите?

– Я распорядился, чтобы бомжей собрали на их обычном месте, на площади Трех Вокзалов. Туда привезут хорошую еду, горячую кашу с мясом. Я договорился с военными, они пришлют полевую кухню. Горячий кофе, печенье. Будет пресса, телевидение. Устроим им праздник.