Владислав Леонов - Мальчишка в сбитом самолете

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться к товарищу старшему лейтенанту!

— Обращайтесь, обращайтесь, товарищ курсант. Расскажите, где вы шлялись столько времени. И что это у вас в руках?

Подполковник забирает у меня и куклу и обрезки тетрадки. Пирогов четко и бесстрастно рапортует:

— Товарищ подполковник, разрешите доложить. Старший лейтенант Пирогов к занятиям по защите от ядерного оружия не готов.

В классе наступила мертвая тишина. Подполковник положил на стол синюю куколку:

— Почему не готов? Готов. Только ведь обложка пострадала да пара листиков, а так конспект в порядке. Работать по нему можно. Так, курсант Леонов?

— Так точно, товарищ подполковник, можно.

— А вы запаниковали, понеслись. А надо было действовать, сообразуясь с обстановкой. Ясно?

— Ясно. Балда я, товарищ подполковник.

— Ничего, все мы на своих ошибках учимся. Продолжайте занятия, Павел Степанович. А ты чему улыбаешься, писатель Леонов?

«Ведь можно и в армии по отчеству», — вспомнил я беседу со старшиной в черновицком госпитале.

Личное время. Сижу в Ленинской комнате, читаю устав караульной службы, скоро наша школа дежурит по полку. Кто на пост, кто на кухню. Старшина явился не запылился. Садиться не стал, молча положил передо мной конверт и денежный перевод на целых тридцать рублей, десятимесячное денежное довольствие рядового. В приоткрытую дверь глядели наши сержанты.

— Это гонорар из газеты, за очерк, — пояснил я.

Сержанты втиснулись, уселись напротив, смотрели на меня, друг на друга: это что же, можно перышком такие деньжищи зашибать? И куда я их дену, маме пошлю?

— Товарищ старшина, а вот на гражданке принято с первого гонорара чай с тортом пить, — осторожно говорю я.

— И не только чай, — развеселились было сержанты, но старшина их утихомирил: это не по уставу. И после таких чаёв как субординацию сохранить. И вообще, дайте наконец человеку письма от мамы прочитать.

Письмо было не от мамы — от Вовки Гусака. Вот его приблизительный текст: «Привет, друг! Пишу сам! Обнял Веру Петровну! Она мне как мать вторая. Еду в санаторий! Буду писать. Пока. Рука чугунная. Пиши. Пока. Твой Во…»

В письме, правда, не было ни одного знака препинания, я их сам потом расставил, по смыслу. Многие слова были сокращены, написаны криво-косо, на последние буквы у парня, видно, не хватило сил. Я тут же написал ответ. Потом пошел на почту получать свой гонорар. Возле нее со скучающим видом шатался Иван Жуков. Дал ему десятку, чтобы угостил кого хочет. Ванька сказал, что теперь он мой друг и вообще. Потом вздохнул: он бы на остальную сумму на гражданке так бы погулял. Я дал ему еще десятку и попросил незаметно купить мне в магазине хорошую куклу.

— А ты не дурак! — восхитился Ванька.

Вечером в сержантской комнате долго горел свет. Ребята выходили покурить в курилку, жали мне руку, желали новых творческих успехов и опасаться скорых друзей. Ваня Жуков обиженно ходил по коридору. На следующий день он немного ожил, сообщил, что не только купил куклу, но и уже подарил ее Галинке, чему она была очень рада. Я только помотал головой: вот кто, и верно, мудрец!

Старший лейтенант Пирогов пришел ко мне в Ленкомнату, где я писал очередной рассказ — «Руки». Спросил, как мой палец и не очень ли он мешает боевой и политической подготовке. Потом сказал, что, хотя Галинке очень понравилась кукла, которую принес курсант Жуков, он знает, чей это подарок, и просит впредь не делать этого и не ставить его и меня в неловкое положение.

Я ответил, что понимаю товарища старшего лейтенанта и буду действовать только по уставу, сообразуясь с обстановкой.

— Спасибо, — сказал он. — Подворотничок у вас несвежий. Подшейте.

— Слушаюсь!

Пошел он, очень довольный, хотя по виду этого не поймешь.

Помаленьку палец мой «разрабатывается» — помогают кувалда, швабра и особенно строевая. Ее конечно же проводит сам Павел Степанович Пирогов. Сначала, как всегда, устное наставление: весной полковой смотр, выпускные экзамены, мы станем младшими командирами. Что скажем молодым, как покажем ружейные приемы, на что нацелим личным примером? Потом — на плац. Стоим, ежимся. Ветер лезет под шинель, жжет лицо. Из носа течет, вытираюсь рукавом.

— Курсант Леонов! (Чтоб ты опух!) Команды «вольно» не было.

Ходим по плацу вдоль и поперек.

— На ру-ку!

Лязг-лязг! Сверкнули штыки. Красиво, здорово. Только на повороте не зевай, не то заедешь соседу под ребро. Ветер добирается до самых последних косточек. «Стой!» Стоим. Пирогов крутит сизым носом: