Владислав Леонов - Мальчишка в сбитом самолете

Однажды кто-то в коридоре произнес мою фамилию. Выхожу, запахивая халат, шлепая тапками. У стены стоит мой старшина, совсем мною забытый, словно из другого мира. Смотрит на меня, будто не знает, что сказать. Наконец осилил первые неуставные слова:

— Здравствуйте. Ну, как вы тут?

— Здравствуйте, товарищ старшина. Я тут ничего. Спасибо.

Мы сели на мягкий диванчик. Старшина вытащил из полевой сумки ведомость, велел мне расписаться в получении денежного довольствия в сумме нескольких рублей. Неловко было расписываться с торчащим пальцем. Старшина крякнул, наблюдая эту картину. Потом достал из кармана пакетик: это мой сахар, положенный некурящим. Курякам дают махорку.

— Ну, выздоравливайте.

Старшина поднялся, протянул мне правую руку, я неловко подал ему левую. Он нахмурился, но, сообразив в чем дело, осторожно пожал ее. Потоптался, спросил:

— Как палец-то? Стрелять-то можете?

— Боюсь, не смогу, — дернул меня черт за язык, и добрый посетитель мигом опять стал старшиной:

— Отставить разговорчики, солдат! Я те дам «не смогу»! Значит, так. Накануне выписки звоните, пришлем машину. «Не смогу»! Артист! Засиделся тут на гражданке в своих тапках! Чего смеешься?

— Хороший вы человек, товарищ старшина. Так хочется иногда вас по имени-отчеству назвать.

Он сперва вытаращился немного, потом мотнул головой, соображая, и вдруг выдал такое:

— Вы — меня по отчеству, а я, значит, вас? Здорово получается. Представьте: война, тревога, все бегут с оружием, казарма горит, а старшина говорит вежливо: «Прошу вас, милостивый государь Владислав Николаевич, соизволить намотать портянки как положено, обуться по форме и встать, пожалуйста, в строй». Как вам нравится?

Передохнул после такой утомительной фразы и, расправив плечи, подался к выходу, начищенные сапоги сверкали. Я проводил его до двери.

Уходя, он сказал:

— По имени-отчеству будем потом обращаться, когда шинеля скинем. До свидания!

— До побачення, Семен Гаврилович!

Он даже о порог споткнулся. Не к добру. Будет мне в школе и Семен, и Гаврилович! Но сейчас все эти тревоги и марш-броски кажутся мне такими ненужными и далекими по сравнению с настоящей жизнью, настоящей болью. Иду, сажусь рядом с Гусаком — буду уговаривать, убеждать, советовать. А он вдруг повернул ко мне сердитое лицо:

— Не гляди на меня жалостно, я не дивчина, я — мужик. Я пойду! Только дайте мне с духом собраться.

И однажды во время очередной манипуляции над моим пальцем за дверью кабинета лечебной физкультуры послышались непонятное царапанье, возня. Через минуту дверь медленно, толчками приоткрылась, и в щель протиснулась знакомая плоская фигура.

— А, Гусачок! Подожди немножко, сейчас и тобой займусь. — Голос Веры Петровны спокоен, только мне показалось, что пальцы ее слегка дрогнули. — Да как же ты дверь открыл?

— Ногой.

— Ну, посиди пока, отдохни.

Вера Петровна сгибала и разгибала мой палец без своего обычного напевного: «Больно, ничего, терпи». Опустив голову, смотрю на Вовкины ноги. Вот тапочки потоптались на месте, шагнули было к нам, остановились.

— Вера Петровна, — петушиным голосом начал Гусак, — вы уж простите меня, только ни к чему все это. Зря вы со мной возитесь, все равно я не человек!

Вера Петровна вскочила. Ох, как зло сощурились ее серые глаза! Губы стали тонкими, побелели.

— Иди ко мне! Ну? Обними меня!

Гусак пошел косолапо.

— Обними меня! — повторила женщина. — Не можешь? Как же ты девушку свою будешь обнимать?

Гусак безмолвствовал.

— Пойми, Гусачок мой дорогой, — подводя его к креслу, опять ласково заговорила Вера Петровна, — нам с тобой нужно заново родить тебя, сделать новенького, чтобы не кормила тебя, мужика, жена с ложечки.

— Нету жены — мама одна…

— Будет жена, обязательно будет! И обнимешь ее крепко, и воды натаскаешь, и дров наколешь!

— У нас водопровод и газ, — пробормотал Вовка.

Вера Петровна, деловито приказав ему садиться, повернулась ко мне:

— А с тобой, миленький, мы прощаемся, в понедельник солдатика выписываем, дальше все от тебя зависит, разрабатывай палец, и все будет в порядке. Ну, до свидания, мой хороший.

И протянула ко мне руки. Я неловко обнял Веру Петровну, она звонко поцеловала меня — видно, в назидание Гусаку.

Валяемся на койках. Меня завтра выпишут. Позвонил в часть. Сказали: быть готовым к десяти ноль-ноль. Гусак останется в этой пропахнувшей лекарствами палате.

Пальцы его слабо скребут по одеялу, вчера еще не скребли. Молодец Вера Петровна.