Макс Фрай - Большая телега

— Это как?

— А ты не знал? Погоди, ты что, не был знаком с Олегом?

— Смотря с каким. Имя, прямо скажем, не самое редкое.

— Ну как с каким? С Торвальдсеном, конечно. Кроме него у нас, слава богу, пока никто не пропадал.

— Ириночка Рувимовна, вы с кем сейчас разговариваете? — улыбаюсь. — Явно не со мной. Я же у вас не работаю. И вообще в Берлине живу, уже пятнадцатый год как. Я не только вашего пропавшего Торвальдсена не знаю, а даже про саги о людях из Кошачьей долины впервые в жизни слышу. Что это такое вообще?

— Ох, миленький. Как же это может быть, что я тебе не рассказала? Наверное, уже просто вообразить не могу, что есть на свете человек, который о них не знает, я-то только ими и занимаюсь последние три года.

— Тогда понятно. В последний раз я заходил к вам, страшно сказать, почти четыре года назад. Картинку принес для переиздания «Саги о Греттире», даже не знаю, кстати, вы ее использовали или нет?

— С переизданием тогда ничего не получилось, — вздыхает она. — Но я не теряю надежды, поэтому картинку не отдам; к тому же я все равно не помню, куда ее засунула… Погоди, это что, четыре года назад было? Правда?

Ирина Рувимовна глядит на меня с таким изумлением, словно прошло не четыре года, а целых сто лет, и я вернулся из Страны Фей с седой головой, разбитым сердцем и полными карманами пепла вместо золота.

— Ну я и заработалась! Любимый ребенок на четыре года пропал, а я даже соскучиться не успела. И значит, у меня нет морального права надрать тебе уши за долгое отсутствие — вот это действительно обидно!

Я улыбаюсь. Все это совершенно в ее духе; соскучиться — ладно бы, похоже, Ирина Рувимовна так заработалась, что даже постареть толком забыла. В какой-то момент, задолго до нашего знакомства, она, надо думать, спохватилась, завела себе несколько глубоких морщин и пару шикарных складок у рта, но потом опять закрутилась, забегалась, пустила ответственный процесс старения на самотек, и теперь в свои семьдесят восемь выглядит до неприличия молодо, «несолидно», — кокетливо сокрушается она.

— Так что за саги-то? — спрашиваю. — И как это — из Кошачьей долины? Какая может быть в Исландии Кошачья долина? Откуда там кошки?

— Так вот именно из-за кошек эти саги до сих пор никто никогда не издавал! — Ирина Рувимовна воздевает к небу длинный когтистый указующий перст и торжествующе хохочет. — Все думали — фальсификация и предпочитали не лезть в это дело, чтобы не оказаться посмешищем. Понимаешь, все три существующие рукописи датируются шестнадцатым веком и, похоже, вышли из-под пера одного и того же переписчика. С одной стороны, в этом нет ничего необычного, некоторые саги были впервые записаны именно в то время. А с другой — откуда взялись кошки? И кто сказал, будто люди в шестнадцатом веке не умели развлекаться за чужой счет? Понятно, что и в этом случае документ имел бы огромную ценность, вопрос — кто рискнет написать комментарии к его изданию? И с какой позиции будет рассматривать текст? В общем, все наложили в штаны, и я, каюсь, тоже… И вдруг наши датские коллеги обнаруживают свидетельства, что в середине одиннадцатого века викинг Бьярни Горелый, сын Торстейна Едока, действительно привез в Исландию кошку и поселил ее на хуторе своего брата Эйвинда Хмурого. Это произвело на всех столь сильное впечатление, что Лошадиная долина, где в то время жил Эйвинд Хмурый, была переименована в Кошачью долину, и новое название продержалось лет двадцать — пока была жива кошка, и еще несколько лет после ее смерти. Но потом впечатления потускнели, и долина снова стала Лошадиной… Понимаешь, что это значит? Саги о людях из Кошачьей долины были созданы в течение этих двадцати лет. То есть мы имеем дело с подлинными текстами, с настоящими исландскими сагами, созданными в одиннадцатом веке, причем очень точно датированными. И конечно, я во всеуслышанье заявила, что не умру, пока их не издам. И теперь начинаю понимать, что это неосторожное заявление вполне может обречь меня на принудительное бессмертие. Ну хоть черное пятно над левой бровью пока не появилось, [46] У всех струльдбругов — бессмертных, описанных Джонатаном Свифтом, — имеется родинка над левой бровью. В детстве она красновато-коричневая, а с возрастом, по мере того как портится характер бессмертного, темнеет. и на том спасибо.

— Для вас, по-моему, бессмертие не катастрофа, — говорю я. — Из вашего ума еще поди выживи, скучно вам тоже нескоро станет, а характер у вас и так не подарок, хуже небось не будет.