Владимир Дрозд - Катастрофа. Спектакль

Вы когда-нибудь рождались заново?

Попробуйте…

Начало второго — мимо окон редакции идут из центра Тереховки на обед служащие, суетливые, какие-то подчеркнуто-деловитые; они рассасываются по окраинным улочкам и переулкам, исчезают под соломенными и железными крышами домов, иллюстрирующими известный лозунг о смычке города и деревни. Ивану Кирилловичу больше нравилось наблюдать, когда через час они тянулись в обратном порядке — оглушенные сытным обедом, с переполненными животами, походка медленная, с ленцой, глаза дремотно и ласково щурятся на солнце. Во всяком случае, такими казались ему эти ежедневные цикличные манифестации.

Загатный стоял у окна с иронической своей ухмылочкой. Руки скрещены на груди. Редакция пустела, только под шелковицей наши холостяки играли в шахматы. Дернулся, представив себя в этой толпе: голодная, торопливая походка к столовой и сонная, под маслянисто растекающимся зноем — обратно. Обедать он не пойдет. Возможно, попозже. Выпить бы чего-нибудь холодненького. Ни к чему душа не лежит. Полная мертвечина. Душевный штиль — ни ветерка. Ветрила спущены. Пустота. Трупный запах. У зноя трупный запах. Хоть какой-то разрядки. Грозы, ливня: выбежать во двор и пуститься в пляс под градом и молниями. Духота…

По редакционному двору шариком катится Параска Пантелеймоновна, библиотекарь парткабинета, ну и габариты, жир трясется, раскормилась на тереховских хлебах, они тут все такие — жирные и испуганные от рождения, что ни час, то новые слухи, сплетни, а эта — склад новостей, элеватор пересуд, а уже от нее — по всем учреждениям: ликвидация района, централизация, механизация, технику на службу человеку, сегодня грозы не будет, зной целый день, он ненавидит Тереховку, разомлевшую от жары, и песок на зубах, а библиотекарша уже стучит в дверь:

— Прошу…

Параска Пантелеймоновна с порога расплывается в улыбке:

— Здравствуйте, Иван Кириллович! Что новенького?..

Это были ее ритуальные слова, Загатный ждал их. Подчеркнуто равнодушно ответил, опустив глаза:

— День добрый. Да вот…

Женщина насторожилась:

— Что-то есть?

Иван сдвинул бумаги на край стола, открыл ящик и понимающе улыбнулся:

— Будто не знаете…

— Ой, Иван Кириллович, и понятия не имею, разрази меня гром, если хоть словечко слышала. — Лицо ее умоляло. — Иван Кириллович, слово чести, только между нами, я для вас и книжечку, которую просили, приберегла…

— Так вы не знаете, что завтра будет? — самым серьезным тоном спросил Загатный.

— Что? — глаза ее тревожно округлились. Слухи о реорганизации все упорнее, а они с мужем недавно построились в Тереховке: — Неужто?..

— А вы никому? — Загатный многозначительно ощупал взглядом окна.

— Да вы что!.. — почти обиделась Параска Пантелеймоновна. — Вы же меня знаете, Иван Кириллович…

— Двери… — Иван кивнул на дверь. Он наслаждался минутой, стараясь не видеть этой сцены со стороны.

Женщина на цыпочках подошла к двери, пышные, студенистые формы ее вздрагивали при каждом шаге. Притянула и без того плотно закрытую дверь.

— Так вы не знаете, что будет завтра?.. — Он уже почти ненавидел себя.

— Что? — с глухой торжественностью прошептала Параска Пантелеймоновна.

Загатный выждал мгновение, намагничивая тишину, вобрал голову в плечи и, таинственно, исподлобья глядя в побледневшее лицо, прошептал одними губами:

— Сре-да…

— А чтоб вам! — вскрикнула Параска Пантелеймоновна, придя в себя. Но с ее лица долго еще не сходило выражение испуга. Она все еще стояла на пороге большой, жадно ожидаемой тайны. Улыбнулась смущенно, сообразив, что над ней зло посмеялись. И бочком выскользнула за дверь.

А Загатный хохотал. Сухой, безрадостный смех сотрясал, корежил его. Иван не только с радостью корился этой взрывной силе, но и желал, накликал ее, подхлестывал, пугаясь тишины, которая заставит заглянуть в себя. Обессиленный, он задыхался, сминая сведенными пальцами бумаги на столе, но продолжал выдавливать из груди хриплые звуки. Кто спасет его сейчас, уведет Загатного от Загатного бог знает куда, по волнам любой иллюзии, только бы не остаться наедине с самим собой?

Иван Кириллович высунулся в окно и прокричал чуть ли не на всю улицу:

— А не выпить ли нам, хлопцы?!

Ошалевшие от жары хлопцы даже не удивились неожиданному предложению начальства, бросили шахматы и принялись обшаривать карманы. Но Загатный легким движением выдернул из бумажника хрустящую бумажку и подал Гужве: