Владимир Дрозд - Катастрофа. Спектакль

Взволнованный своей речью, Иван Кириллович раздавил в пепельнице окурок и торопливо закурил вторую сигарету. Пальцы его дрожали…

— Вся моя будущая жизнь — медленный путь на Голгофу. Я не могу и не хочу жертвовать вами. На Голгофу идут в одиночку.

Он стоял на серебристом фоне открытого окна. Руки глубоко в карманах, голова конвульсивно откинута назад, глаза закрыты. Наступала решительная минута. Загатный чувствовал, как пульсирует в ноющих висках кровь.

— Вы, Люда, живой человек. Вам нужна семья, уют, покой. Я ничего этого не могу вам дать. Я не имею права размениваться. Если это случится, я возненавижу и себя, и вас… Простите меня. И спасибо, что вы есть… что вы были в моей жизни… Прощайте…

Не правда ли — конец исповеди сентиментальный? Иван проговорился в ресторане, что плакал, прощаясь с Людой.

А может, сболтнул. Люда о слезах не упоминала. Но в ее дневнике тот вечер описан детально. Особенно глубоко запало ей в душу, потрясло больше, чем весь монолог, одно его движение. Загатный взял ее руку, склонился низко над столом и поцеловал. Потом резко повернулся, бросил на плечо плащ и стремительно вышел из комнаты. Его поникшие плечи сиротливо проплыли под окнами и растаяли в ночи.

Теперь я осмелюсь нарисовать сцену, свидетелем который был один-единственный зритель, потому и проверить его некому. Отстаивая ее вероятность, опираюсь на свое глубокое, в сравнении с другими коллегами, знание характера Ивана. Эпизод этот вызовет множество возражений и у читателей, и у критиков. Думаю, что какой-нибудь пуганый редактор вознамерится вымарать его вообще. Действительно, упоминание бога в наш атеистический век не очень-то похвально. Но и тут я не могу поступаться жизненной правдой. К тому же я поясню дальше, что это был за бог и какие у него были с Иваном отношения. А пока только картинка. Написана она со слов печатника Шульги. Придумать это Шульга не мог, не тот он человек.

Когда взволнованный печатник заметил в газете ошибку и ему немедленно потребовался Загатный, он побежал не на квартиру Ивана, а прямиком в райисполком, потому что вся редакция и типография знали: в этот вечер, когда Люда дежурит, их секретарь отправится к ней. Уля не дремала и следила за каждым телефонным звонком, за выражением лица Ивана, — а если к этому еще добавить чисто женскую интуицию, с которой у тереховских женщин было все в порядке, то в точности прогноза не приходилось сомневаться. Итак, Шульга сел на свой старый-престарый велодрандулет и поскакал по булыжной мостовой в ночь, пугая сонных тереховцев дребезжанием седла, спиц, щитков и педалей. Так он проехал метров двести, потом прислонил транспорт к забору и направился через исполкомовский скверик к подъезду. Вот тут он и увидел то, о чем, взяв обещание не выдавать тайну, поведал мне через несколько лет.

Поперек дорожки валялся брошенный светлый плащ. А сам Загатный стоял на коленях, руки на груди, ладонь к ладони, голова поднята, лицо к небу. Он что-то страстно шептал. Шульга разобрал и запомнил лишь одну фразу:

— Боже, возьми все, только дай мне полюбить…

Пишут, спорят (я регулярно просматриваю периодику): когда же наука сделает бессмертным человека? И никому в голову не придет, на кой ему это бессмертие? Представляю, изобретут где-то, в штате Техас (для примера) долгожданный эликсир. Кто же первым прорвется в сонм бессмертных? У кого кошелек потуже. Бессмертие за миллиард долларов. Бессмертие по знакомству, по блату. «Мой кузен — адвокат того депутата, который… Устройте несколько бессмертий. Взаимно…» Это из какого-то фильма. Запомнилось. Бессмертные миллиардеры, бессмертные тираны и их блюдолизы, тоже бессмертные. «Кто в списке неблагонадежных, тому прививать бессмертие строго запрещено. Ничего не могу поделать, сеньор…» Пусть умирают крамольные мысли, на земле будет спокойнее, тиран царствует вечно, вечный покой, вечная тишина… О люди!

Благословляю смерть! Благословляю смерть, которая одна равняет господ и рабов. Благословляю высшую справедливость. Пока тиран и бунтовщик смертны — жизнь существует. Если бы не было смерти, мы бы все еще ходили с каменными топорами. Смерть — двигатель прогресса. Только она подвигает смертных на великие дела. Если впереди вечность, к чему писать этот роман сегодня? Впереди вечность — спите, отлеживайтесь на диванах и кушетках. Наслаждайтесь жизнью, вы еще поспеете к великим делам, впереди вечность, время есть и времени нет, потому что оно безгранично. Благословляю смерть — колесницу жизни!..