Владимир Дрозд - Катастрофа. Спектакль

Все это предисловие, а что произошло на свадьбе, я и описать не могу: ни слов, ни духу не хватает. Загатный опьянел, в Тереховке его видели таким впервые. Играл на гитаре, пел чуть ли не блатные песни, которые очень не понравились начальству (вот тебе и квартира, и женитьба…). А вечером нашел в хирургическом кабинете — там для женщин зеркало поставили — мои туфли, целовал их прилюдно и проповедовал свои теории относительно любви. Умереть можно! Назавтра я неслась на работу как ошпаренная и из-за каждой занавески ловила на себе взгляды. Девчата божатся, что Иван в центре зала смотрелся очень эффектно и говорил красиво, искренне, все ему аплодировали. Он либо сумасшедший, либо действительно любит меня до умопомрачения. Таких страстей даже в книжках не встретишь».

Я лишь дополню нарисованную сцену несколькими штрихами. Об этом дне и вечере можно еще одну книгу написать, слово чести. Жаль, что тогда не было из области или из Киева ни одного корреспондента. Комсомольская свадьба вылилась в широкое районное мероприятие. Но сейчас писать об этом лишне, да и не актуально. Иван еще до начала свадьбы где-то выпил, не с печатником ли Шульгой? За столом держался как человек, который во что бы то ни стало решил напиться, ну его и разобрало. Никаких блатных песен я не слышал, напевал он популярные джазовые песенки; правда, председатель райисполкома, человек болезненный и желчный, заявил сгоряча, что на гитарах бренчат только мещане и стиляги. Я первый заметил отсутствие Ивана и пошел на розыски, предчувствуя недоброе. Кино уже кончилось, в фойе танцевали. Когда я переступил порог, аккордеон смолк, а Загатный возвышался над толпой с туфельками на вытянутых руках и ораторствовал. Я услыхал только конец речи. Ниже привожу ее:

— Да, я люблю ее… Я ее люблю. Вечная и банальная история. Если хотите знать, на этом держится мир. Я мог бы долго рассказывать вам о настоящей любви, но вы все равно будете смеяться. Вот вы, девушка, слыхали об Уолте Уитмене? А это был очень мудрый человек. «Первый встречный, если ты захочешь заговорить со мной, почему бы тебе не заговорить со мной?» Но если на улице я подойду к вам, к вам или к вам и попробую завести беседу, вы позовете милиционера…

Он еще раз поцеловал лакированные носочки женских туфелек, величественно повернулся и пошел к дверям под аплодисменты и смех присутствующих…

«Я похожа на мотылька, который уже опалил крылья, боится огня, но все равно летит на него. Загатный поймал меня после сеанса, и я согласилась пройтись с ним. После такого донкихотского поступка неловко отказать человеку в разговоре. Ярко светила полная луна, было тепло, а на душе как-то смутно, даже сердце замирало. Он свернул в поле, но я сказала, что дальше развилки не пойду — это метров сто от крайних хат. Представьте широкую, белую дорогу, на обочине шелестит рожь, жемчужное марево лунной ночи над полем, все какое-то смутное, тревожное, а он говорит, говорит, говорит, и мы бредем, бредем по зыбкой дороге, такое может разве что пригрезиться. Вдруг он останавливается — видели бы вы его строгое, вдохновенное лицо в призрачном лунном свете! — и подает мне руку: на всю жизнь! Я плохо помню, я была словно пьяная, счастливо пьяная, я вложила свои пальцы в его холодную ладонь, и мы пошли, пошли по белой дороге. Вот тебе и Тереховка! Никогда не ждала…»

Я хочу сразу же обратить ваше внимание на одну интересную деталь. Только вдумайтесь: «Я была пьяная, счастливо пьяная, я вложила свои пальцы в его холодную ладонь…»

Замечено точно, в минуты большого нервного напряжения руки у Ивана действительно словно мертвеют, он сам говорил, но Люда это заметила. Значит, не так уж она была опьянена, как пишет. И еще одно. Мне долгое время не давала покоя мысль: как могла такая рациональная девушка, пусть даже где-то романтичная, клюнуть на дешевые декорации — белая дорога, ночь, страстные речи Ивана, цену которым она почти гениально предчувствовала (беру обратно свои придирки к автору дневника: очищенный от шелухи, он производит намного большее впечатление). Как она могла решиться подать — символично! — руку Ивану? Недавно я снова заехал в поселковую библиотеку, рассчитывая узнать больше, чем мне это удавалось раньше. Люда была в комнате одна, подшивала газеты. Моя любознательность была ей не очень по душе, но я обратился к ее гражданскому чувству, напомнил о книге, документальность которой определенно заинтересует будущих летописцев жизни Ивана. И Люда стала более разговорчивой.