Борис Григорьев - Рассекречено внешней разведкой

Автомашин, обеспечивающих операцию по обмену в районе Потсдама, было по четыре с каждой стороны. В их числе три легковые и одна с рацией для связи с пунктом обмена на Фридрихштрассе. Присутствие корреспондентов, фоторепортеров, других представителей средств массовой информации исключалось. Кроме того, обе стороны обязались не делать никаких сообщений для печати или радио.

Собственно обмен Абеля на Пауэрса, согласно договоренности, должен был состояться на середине моста Альтглиннике. Процедурой предусматривалось, что с каждой стороны на мост выйдут по три человека: подлежащие обмену Абель и Пауэрс следуют в центре, по бокам от них: слева — лицо, лично знакомое с обмениваемым для опознания, справа — официальный представитель, уполномоченный осуществить депортацию помилованного.

Проведение операции было назначено на 8 часов утра 10 февраля.

Пока в Берлине шли переговоры об условиях и процедуре обмена, в Москве, по представлению Комитета государственной безопасности, Президиумом Верховного Совета СССР был принят указ о помиловании Пауэрса и его депортации.

9 февраля, накануне обмена, Пауэрс в сопровождении заместителя начальника Владимирского управления КГБ полковника В.И. Шевченко был доставлен в Берлин и помещен на виллу в Карлсхорсте. Почему Владимир, а не Москва, объясняется просто: в тюрьме города Владимира Пауэрс отбывал наказание.

Поскольку должного опыта в проведении подобного рода операций у нас в то время еще не было (за послевоенный период обмен разведчиков осуществлялся впервые), а также с учетом определенной напряженности в отношениях между нашими двумя странами, нами, во избежание каких-либо непредвиденных эксцессов, был предусмотрен ряд защитных мер. В частности:

— для контроля за обстановкой в районе, непосредственно примыкающем к месту проведения операции, был предусмотрен выход в Западный Берлин двух оперативных работников с сигнальной аппаратурой;

— на вилле в Карлсхорсте, где временно содержался Пауэрс, была организована круглосуточная вооруженная охрана;

— жену и дочь Абеля к месту проведения операции было решено не брать, а поэтому и не сообщать им заранее о ее дате и времени;

— машина с Пауэрсом на пути к месту обмена и с Абелем в направлении в Карлсхорст обеспечивалась двойным прикрытием — оперативными машинами спереди и сзади.

Накануне операции все ее участники были еще раз проинструктированы в соответствии с задачей каждого из них.

Возможно, у читателя некоторые из этих мер предосторожности вызовут улыбку. Но в то время поступить иначе мы не могли. Ведь это был первый и пока единственный случай за всю историю советско-американских отношений, когда в официальный контакт вступали не дипломаты, а, по сути дела, спецслужбы этих стран.

Возвращаясь вечером домой, когда, наконец, была завершена вся подготовительная работа к предстоящему на следующий день событию, к которому мы шли на протяжении долгих четырех с лишним лет, у меня, не знаю даже почему, вдруг возникла потребность увидеть Пауэрса, человека, судьба которого по воле случая пересеклась с судьбой Абеля. До этого я с ним никогда не встречался, хотя заочно знал его с момента появления пилотируемого им самолета в нашем небе. Дело в том, что в тот праздничный день 1 мая 1960 года я был заместителем ответственного дежурного по Комитету государственной безопасности, в связи с чем одним из первых был проинформирован о сбитом в районе Свердловска американском самолете-разведчике.

В тот же день спустя несколько часов Пауэрс был доставлен в Москву и помещен во внутреннюю тюрьму КГБ. Мы, дежурившие в тот день по Комитету, буквально сбились с ног, так как телефонные звонки не умолкали до позднего вечера. Особенно много их было из Министерства обороны, Генерального штаба и ГРУ. Будучи проинформированными по своим каналам о том, что Пауэрс в Москве, руководство этих ведомств активно зондировало возможность встречи с ним своих представителей/ Все эти просьбы, в ряде случаев граничившие с прямыми требованиями, нами неизменно отклонялись под предлогом физического и психического состояния Пауэрса.

Мог ли я тогда предположить, что спустя несколько лет мне представится случай встретиться с Пауэрсом, да еще при таких не предсказуемых в то время обстоятельствах. Но, видимо, судьбе было угодно свести нас вместе и в первый, и в последний день пребывания Пауэрса у нас.

Внешне Пауэрс выглядел отменно свежим, бодрым, ухоженным. Мой визит встретил без эмоций. Правда, наше общение из-за отсутствия общего языка было затруднено. Английским я почти не владел, знал только отдельные, наиболее часто употребляемые выражения. Запас русских слов у Пауэрса был немногим больше. В результате пробел в языке пришлось восполнять жестами. Все же нам, хотя и с трудом, удалось понять друг друга. У меня сложилось впечатление, что Пауэрс был искренним, когда выражал сожаление по поводу своего участия в задуманной Пентагоном провокации. Вообще нужно сказать, что он произвел впечатление открытого, честного человека, которому хотелось верить. Больше всего он был обеспокоен тем, что его уволят из ВВС и он больше не сможет летать. А без неба, без полетов он свою жизнь просто не мыслил. По поводу содержания в тюрьме каких-либо жалоб не выражал. Наоборот, он подчеркивал корректное, внимательное к себе отношение со стороны тюремной администрации. Рассказал о прочитанной им в тюрьме литературе и о том, что за эти два года он на многое стал смотреть другими глазами. Наш разговор проходил за игрой в шахматы. Вопроса предстоящего обмена мы практически не касались. Почему так получилось, не знаю сам. Но, наверное, это и лучше. Будь иначе, разговор принял бы другой оборот.