Борис Григорьев - Рассекречено внешней разведкой

Гарин забеспокоился. В чем дело? Действительно ли так неблагоприятно складывались обстоятельства, или сам Дюваль не хочет больше поддерживать знакомство? Что-нибудь случилось?

Когда же над земным шаром засветились новые звезды, рожденные гением советского человека, Борис снова решил попытать счастья. Он встретил Дюваля на улице, когда тот возвращался с работы. Дюваль — как ни в чем не бывало — приветствовал Бориса, и лишь одно русское слово, произнесенное с неловким смешным акцентом и ударением на последнем слоге, звучало у него на губах: «Спутник! Спутник! Как это прекрасно, мсье Борис! (Впервые Дюваль назвал Гарина по имени.) Опять вы дали шлепка тупоумным американцам! Мы должны встретиться и выпить за Спутник». Условились, что через два дня Борис придет к Дювалю на легкий ужин.

…И вот наступила пауза. Борис смотрел на своего собеседника, глубоко сидящего в кресле, и старался понять, нет, интуитивно почувствовать, о чем тот в данное время думает. А у самого Бориса назревало в душе то состояние, когда необходимо принимать решение, принимать немедленно, и то решение, которое может оказаться очень полезным Родине или невольно причинить ей вред. Середины в таких вещах, как правило, не бывает. Внешне Борис оставался спокойным, а мозг продолжал интенсивно работать, мысли двигались в определенном направлении, стараясь охватить в последний раз все «за» и «против». Так, не переставая, бежит речной поток, хотя и скрытый от глаз холодной, безучастной, неподвижной коркой льда…

В принципе решение оставалось прежним — это Борису подтвердили. Надо было только ответить на вопрос, почему после длительного перерыва, когда Дюваль встреч явно избегал (хотя и объяснил это болезнью), он согласился на сегодняшнюю? Прошла она в теплой, дружеской обстановке. Жозеф был даже чересчур предупредителен, чрезмерно любезен. «Старается загладить вину», — думал Борис. И вдруг объяснение пришло само собой: «Спутник! Действительно, ведь это же Спутник совершил в сознании Дюваля тот окончательный перелом, который делает его навсегда нашим другом. Другом, другом!..» Гарин выпрямился в кресле и, высоко подняв бокал с коньяком, сказал:

— За нашу дружбу, Жозеф!

— За ваше здо… здоровье, Борис, так это у вас говорят? — ответил Дюваль и весело рассмеялся.

Борис весь напрягся и сосредоточился. Он сидел теперь на краю кресла, опираясь на него локтями и подавшись вперед. Сейчас он приступит к решительному разговору.

Но вдруг он физически почувствовал, что ему мешает какая-то неловкость, скованность. И почти тотчас же понял, что это происходит оттого, что сам он сидит в кругу света, падающего от лампадера, а собеседник остается в тени. Следить за его реакцией в таком положении прямо немыслимо. Гарин решил прежде всего изменить невыгодную для себя обстановку.

Непринужденно оглянувшись, он остановил свое внимание на небольшой старинной картине, висевшей над сервантом. Поднявшись, подошел к ней и стал приглядываться в сумерках.

— Честное слово, Жозеф, я сказал бы, что это кисть Питера Брейгеля. Не правда ли?

— О нет, — откликнулся польщенный хозяин, — только его ученика.

Он встал и, подойдя к стене, щелкнул выключателем. Свет люстры залил гостиную. Дюваль вернулся и сел в кресло, но не там, где он сидел раньше, а там, где сидел Борис: оттуда была виднее картина, которую Борис рассматривал.

А Гарин действительно любил чудесного фламандского живописца. От его грубоватых веселых крестьян веяло духом восстания, духом сопротивления иноземному игу. Вот и теперь из потемневших завитков рамы глядело молодое, горько-насмешливое лицо простолюдина.

— А ведь это Тиль Уленшпигель! — вырвалось у Бориса. — Ни дать ни взять, герой Шарля де Костера собственной персоной! Помните, Жозеф: «Пепел Клааса стучит в мое сердце. Не будет мне покоя, пока не найду изменника!»

— Да, помню, — негромко ответил со своего места Дюваль, и, если бы Гарин не стоял к нему спиной, он заметил бы, как дрогнула рука с черным агатовым перстнем.

Подходя к картине с разных сторон, Борис заметил, что хозяин пересел в кресло под лампадером. Момент как нельзя более удачный, и Борис медленно стал двигаться в направлении кресла, стоящего в тени, с намерением занять его. Он уже сделал несколько шагов, как заметил…

Да, это была обыкновенная обугленная спичка. Она лежала в пепельнице на серванте. Сначала Борис, не обратив внимания, прошел мимо, но взгляд его снова упал на спичку. И смутная тревога холодком заползла в сердце.