Валерий Казаков - Асфальт и тени [Рассказы, повесть]

— Мазур у нас Божье бя, — издевались над ним мужики и сверстники, когда он, покраснев, молча вставал и уходил, не желая слушать их пьяного похабного бахвальства. Его одногодки вовсю женихались, а на Купалову ночь такое вытворяли с девками в Богдановом урочище, что и сказать совестно, а Мазур все еще ходил нецелованным.

Годов в пятнадцать он влюбился в Маню Аляхнович и тайно сох по ней. Надо отметить, что Аляхновичиха была еще той цацей, колкой да неприступной, со шляхетским гонором. Кто только не подбивал к ней клинья — всем от ворот поворот. Недолюбливали ее и девки, и парни. В лето перед свадьбой Мазуру минул девятнадцатый год, пристрастился он по вечерам ходить на Галагаев хутор. Придет осторожно, чтобы старый Галагай, Манин дед, не заметил, сядет на спрятавшуюся в кустах сирени скамейку и часами глядит на подслеповатые окна засыпающей избы. Там, за вышитыми занавесками, спокойно и ничего не ведая, спала его единственная земная любовь. Чего только он не выдумывал: то вот бы хата занялась, он спас бы из огня ее и всю родню; или в темную и непременно дождливую ночь нападут бандиты, ну и, естественно, он всех перебьет и заслужит ее любовь. Позже эти мечтания казались ему глупостью и детством, но пока мечтал в засаде — еле сдерживал слезы обиды и безысходности.

Ему было жалко себя. Здоровый, видный парубок, в руках которого спорилась любая работа, по нему вздыхали многие окрестные девчата. Правда, не шибко грамотный: узнав, что советская власть запретила Закон Божий, батька забрал его из школы со словами: «Чытать, писать крыху, сыночак, умеяш и досыть! Працавать треба».

И вот так он сидел в сирени и страдал. Вдруг Мазур онемел от неожиданности: осторожные и нежные ладони коснулись его лица. Не оборачиваясь, он сгреб тонкие, прохладные, пахнущие летними травами пальцы и прильнул к ним губами.

— Чего ты, глупенький, томишься и меня который год сушишь? — нежно гладя его по голове, спросила Маня, опускаясь рядом на скамейку.

Они долго, до боли в губах целовались. Мир кружился, а два сердца колотились, как две крупные рыбины на мелководье. Ночи летели, как минуты.

Надышавшись сладостью девичьих губ, Мазур днем пахал, как двужильный. Тогда живой еще отец, по-доброму усмехаясь, глядел на сына и старался в обеденный зной, когда все в округе замирало и воздух обращался в липкий тягучий нектар с горькой примесью сохнущей травы, подольше его не будить.

Однажды они сушили сено на своей делянке у Катерлова омута, Игнат, с трудом выбравшись из послеобеденного сна, бросился к спасительной речке. Скинув штаны, он сильно оттолкнулся от песчаного берега и нырнул в прозрачную прохладную воду. Уже всплывая, разомкнул веки. Зеленоватый подводный мир с миллиардами крохотных воздушных пузырьков, таинственные, поднимающиеся из темной глубины и наклоненные в сторону течения водоросли, пронырливые пескари на желтом песке — все это открылось его взору.

«Почему люди не умеют жить под водой?» — подумал Мазур и поднял голову навстречу приближающемуся солнцу. Прямо перед ним быстро двигались вверх-вниз длинные девичьи ноги, окруженные ослепительными пузырьками, проплыли белые с коричневыми пятнами сосков груди, покатый живот, красивые загорелые руки.

От удивления и неожиданности Игнат чуть не захлебнулся. Он пробкой выскочил из воды. Перед ним на отмели, закрывая левой рукой груди, а правой — низ живота, стояла испуганная Мария. Узнав Мазура, она прыснула и, повернувшись к нему спиной, побежала к берегу. Игнат, как зачарованный, смотрел ей вслед. Маня не спеша отжала волосы, надела на мокрое тело сарафан и повернулась к нему.

Их разделяло метра три мелкой, прогретой солнцем воды. Озорная улыбка медленно сползла с лица девушки, глаза наполнились любопытством, смешанным со стыдом и еще каким-то, неизвестным, трепетным чувством. Игнат перехватил этот взгляд, опустил вниз глаза и, увидев свое восставшее мужское достоинство, с диким стоном бросился в реку.

Следующая ночь стала первой и положила начало отсчета их общей жизни. Уже после свадьбы, рождения троих детей и зачатия четвертого вновь и вновь он вспоминал тот первый сладкий волшебный туман.

Сбросив оцепенение, Мазур метнулся к командиру:

— Товарищ начальник, это ж Шарапка уговорил меня пойти в палицаи, ен жа сам старшей палицай у нашей дяревни. Вы, товарищ, спросите у любога, вам уси скажут. Ну який я полицай? Так, одна видимость, я ж и партызанам дапамогаю. У меня там под печкой и паперки есть, — вдруг Мазур осекся и замолчал. Сгубил ты себе, дурань! Не партызаны яны.