В тридцать восьмом Торопова, щуплого мальчишку, определили к Мазунину учеником. И сделал тот их него рабочего добросовестного, обстоятельного — вроде себя. А дальше у Вани-Вани та же судьба пошла, что и у Мазунина: война, а после нее снова цех. Из всех, кто на фронт из этого цеха ушел, только Торопов и Мазунин обратно вернулись; правда, еще Мишка Воробьев, да этот долго не прожил — помер в пятьдесят втором. А те двое, что инвалидами пришли, в цех не возвратились; какой тут, к черту, станок: у одного руки, а у другого — обеих ног нету…
Торопов же с Мазуниным после войны задружили крепко — старались больше друг возле друга держаться. Когда Мазунин вышел на пенсию, дружба приутихла. Так, встречались иногда, но разговоры были уже не сокровенные, а какие-то бестолковые: похоже, и разговаривать-то не о чем стало. Мазунин, стыдясь своей праздности, резко покрикивал на Ваню-Ваню, и тот, виновато сутулясь, торопился уйти.
Увидав Мазунина, Ваня-Ваня выключил станок и крикнул, обтирая руки ветошью:
— О, Степан Игнатьич! Сколько лет, сколько зим! (Хотя не далее чем вчера раскуривал с ним папироски на крылечке мазунинского дома.).
— Да вот, к Юности заглянуть надо.
— Что, вызывает? — насторожился Ваея-Ваня.
— Хо! Нужон он мне! — бодро воскликнул старик. — Ай он мне указ теперь? Так, свои дела.
— Слышь, Степанко! — Торопов схватил друга за локоть и притиснул к станку. — Правду нет в цехе сказывают, что ты… дурить больно стал? Я еще вчера спросить хотел, да постеснялся, вишь.
— А хоть бы и так! — выдернул локоть Мазунин. — Тебе что за дело?
— Дурь-то какая, господи, — покачал головой Ваня-Ваня. — Навтыкал бы тебе, будь ты помоложе. Жених!
— Ох ты, втыкало! — задохнулся старик. — Видал я таких, понял? Всю жись тебе неймется — и здесь-то сунуло, шпиена! Погляжу, что ты лет через десять запоешь — не так завоешь небось. Втыкало!
— Да обожди, Степан, — загудел Ваня-Ваня. — Ты это… тихонько мне скажи, что к чему. На ком жениться-то хошь — гулеванку завел, что ли?
— Да не! — остывая, махнул рукой Мазунин. — Так… душно что-то, Вань…
— Можа, запить бы тебе? — осведомился Торопов. — Помогает иногда.
— Мне не поможет, я знаю. Ну, прощевай пока. Пошел я Юрку устраивать.
— Стой, Степ! — крикнул вдогонку токарь. — Вместе пойдем!
Выйдя из цеха, Мазунин буркнул:
— А ты-то зачем?
— Ххех, зачем? Я по заводу твой первый ученик считаюсь, а ты свово углана неведомо кому хошь отдать? Неладно так, мил человек.
Юность сидел в кабинете, смотрел какие-то чертежи. Отвлекся:
— Слушаю, Степан Игнатьич. Что у тебя?
— Парня надо пристроить, Альберт.
— Парня? Сына, что ли? А я при чем?
— Да вишь, ходил он, да отказали — мест, мол, нету.
— В принципе такой вариант возможен. — Юность почесал бровь. — Ждем кой-кого. Но парня твоего приму. Скажи, чтобы прямо ко мне зашел. Или ты, постой, не живешь уже с ними? Говорили, будто женился ты снова?
— Врут! — рубанул рукой Ваня-Ваня. — Врут! Что он у нас — обалдел? Ну-ко, кто вам сказал такую пакость? — дознаюся я у него…
Юность пожал плечами: не помню.
— А углана его, Юрку, к себе забираю, — продолжал Торопов. — Сделаю токаря — будь спокоен!
— Ладно. Начальнику цеха передай — я распорядился. Что еще у вас? Все? Бывайте здоровы, мужики, и поговорить некогда с вами, не вовремя забежали, ей-богу! — И схватился за телефонную трубку.
Когда вышли из кабинета, Мазунин сказал недовольно:
— А ты что суесся? Вранье, вранье, а он небось и поверил. Дергает тебя лешак за язык.
— Дак ты верно уходить задумал? — оторопел Ваня-Ваня.
— А ты думал — шутейно, что ли? — зло передразнил его Мазунин.
— Э, дундук ты! — плюнул Торопов и ушел, не оглядываясь.
Жил теперь Мазунин тихо, приглушенно. С домашними вел себя смирно: не ругался, не шумел, лишних разговоров избегал. Питаться, правда, стал отдельно: купит булок да консервов или сыру и жует у себя в комнатушке. Большее же время лежал на кровати, думал о жизни. Ворочался, шумно вздыхал.
Однажды пошел на базар и вернулся с толстой тетрадью в клеенчатой обложке. Сел в горнице за стол, цыкнул на старуху:
— Тише ты!
— Чего? — не поняла она.
— Не чевокай мне тут! — рассвирепел старик. — Сказано: не мешай! Писать теперь буду. Всю жись напишу.
Старуха обидно засмеялась: ну, писатель! — и ушла к соседям. А Мазунин посидел немного и взялся за ручку.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ СТАРИКА МАЗУНИНА
Родился я 3 марта 1912 года в деревне Клесты, теперь Спицынского сельсовету, а раньше была волость. Отец мой Мазунин Игнатий Афаеасьевич да мать Анна Федоровна были не бедные, имели лошадь и две коровы, но и семья была большая — четверо братьев и две сестры. Из них один брат, Иван, погиб в японскую, Гриша пал в Отечестченную, а брат Лева еще раньше пропал безвестно. А две сестры, Фекла и Мария, живы и сейчас, одна живет в Клестах, а другая в Ереване.
Читать дальше