Владимир Соколовский - Старик Мазунин

Мазунин закурил, подошел к сыну и положил руку ему на плечо. Тот передернулся.

— Да ты это, не больно серчай, сынок! — с каким-то бульканьем в голосе выкрикнул отец. Губы у него повело в сторону: вот-вот заплачет. — Ты вот что пойми: ведь я помру скоро. Что там, лет двадцать от силы протяну. А как мне эти двадцать годов прожить? В огороде копаться да смерти в рот глядеть? Да рази ж я так жить-то хочу? Ить я человек ишо! Эдак-то я проснулся недавно и думаю: помри я счас, сию секундочку, и — как будто так и надо: схоронят, речи над гробом прочитают, — славной, мол, путь прошел товарищ… И вы — погорюете, конечно, да и … сколько можно? Люди-то, они одинаково переживут: что я теперь, что через двадцать лет скончаюсь — старик ведь! А мне, милок, разница большая: это мои годы-те, не чужие! У вас, молодых, своя теперь жизнь, а у меня — где она, своя-то? Рази ж я живу теперь? Так… обитаюсь! Эх-ха, Юрка, маленек ты ишо — это понять! — Голос у него оборвался, он выскочил из избы.

Отдохнув с недельку, Юрка пошел устраиваться на работу. На завод, где раньше работал отец, а теперь — Людка. И мысли не было, что можно работать в другом месте. Во-первых, на заводе знакомых много — шутка ли, полгорода на нем работают! — во-вторых, рядом, пять минут ходу, тоже важно: утром можно и поспать подольше. Там и отец работал — тоже все знают.

Вернулся злой, зарычал на мать: куда задевала кеды? — а когда она заплакала, устыдился, схватил корзинку и умчался по грибы.

Прибежал через три часа — с несколькими синявками на дне корзины. Шлепнулся на скамейку рядом с отцом, застонад, обхватив голову: «У-у-у… Как не везет, надо же… И на завод не берут, и грибов нету… У, жжизнь!..» — Он хватил кулаком по скамейке.

— Пошто не берут? — зашевелился Мазунин.

— А черт их знает! Мест нету, говорят. Да я знаю, что есть, мне Витька Пономарев сказал: он один на станке работает, без сменшика. Практикантов ждут, дескать.

— Ну, дак в друго место иди, — посоветовал отец.

— Сам иди! — огрызнулся Юрка.

Старик встал со скамейки, ушел в избу.

Дома достал из шкафа и надел белую рубаху, парадный костюм с двумя тускло посверкивающими отденами Красной Звезды, подвязал узкий галстук и отправился на завод.

Заводишко был не весть какой — откуда быть большому заводу в далеком райцентре! — на нем-то и проработал Мазунин всю свою жизнь. Сначала чернорабочим, потом в цех перешел, а там и к станку поставили. Наделили ремеслом по гроб жизни: отстоял за станком ни много ни мало — сорок лет! Ну, перерывы были, понятно: на действительную, финскую, Отечественную… С последней войны не только в наградах да ранениях пришел, а и в лейтенантских погонах. Однако, не в пример иным фронтовикам, демобилизовавшимся в офицерских званиях, буром в начальство не попер, снова встал к станку да так и проработал до пенсии. Позже всех со станка с ленточной трансмиссией ушел: привык, мол! Стояла в цехе такая развалюха, на ней и молотил.

На заводе Мазунин сразу прошел в приемную, где напротив, дверь в дверь, располагались кабинеты директора и главного инженера. Директор был новый, из приезжих, его старик почти не знал, поэтому примостился на стул возле двери в кабинет главного инженера Николаюнаса. Николаюнас начинал после института сменным мастером в цехе, где работал Мазунин. Двенадцать лет, можно сказать, провели бок о бок: один токарем, а другой — сменным, старшим мастером, начальником мазунинского участка; потом заместителем и начальником цеха. Уже после ухода Мазунина на пенсию Николаюнаса двинули в главные инженеры, и теперь старик робел: каков-то он? Эка должность, не шутка ведь! Ну, Юность!.. (Николаюнаса по фамилии-имени-отчеству на заводе редко звали, а звали — Никола Юность. Чаще же просто — Юность.).

Время было обеденное, и Мазунин терпеливо ждал. Когда повалил по кабинетам люд из заводоуправления, прошмыгнул к себе и главный инженер, не обратив внимания на сидящего в приемной старика. Мазунин подошел к двери, хотел постучать, но она распахнулась, и он нос к носу столкнулся с выходящим Николаюнасом. Тот поздоровался, захлопал белесыми ресницами:

— Ко мне?

— К тебе, Альберт Леонидыч! — степенно ответствовал старик.

— Слушай, посиди еще! В кузнечный теперь побегу. Через — сорок минут, а? А то — в цех свой ступай. Нина! — крикнул секретарше. — Я пропуск ему велел выписать, скажи. — И растворился.

Старик же потопал к цеху. В дверях огляделся и, шустро лавируя между станками, направился к своему дружку Ване-Ване — Ивану Ивановичу Торопову, чья сутулая спина маячила в другом конце цеха.