Владимир Соколовский - Старик Мазунин

Народу в зал набилось много: свидетели, любопытные, общественный обвинитель, представители автоколонны, родители мальчика — Гриши Пермякова.

Подсудимый был бледный, рано изрытое морщинами лицо его дергалось. Когда зачитывали отрицательную характеристику, он тихо ругался — одними губами.

В общем-то, ничего нового к тому, что было изложено в обвинительном заключении, в суде добавлено не было. Но Мазунин чувствовал нутром особую атмосферу, присущую подобному заседанию, — когда тревога, страх, ненависть и сочувствие добираются до каждого сердца. Он смотрел на Вальку — к концу процесса тот сгорбился, совсем поник. Иногда забывался, клал на барьер узловатые большие руки со следами въевшейся нефти. Его обличали, клеймили, в зале громко всхлипывала мать мальчика, лицо отца перекатывалось желваками. И неожиданно Мазунин задал вопрос:

— Скажи мне, подсудимой, вот что: разве нельзя эту бутылку дома выпить? С закуской, тихонько. А то — на покос поехал, мыслимое ли дело!

— Дома у меня выпьешь, как же! Мне теперь домой хоть не показывайся — каждое слово душу точит.

— Это почему?

— А вон, гляньте на них! — он показал на скамейку, где сидели жена с дочерью. — Одна дома неделями не бывает, другой все больше денег надо! Ежли я раньше восьми домой приду, дак шуму-то — оо! Почто мало робил? Вишь, денег в кубышку она меньше положит. Пацана только жалко, внука…

Дочь заплакала, а жена поджала губы и отвернулась, будто не слышала. Мазунин знал их обеих — заочно, правда. На соседнем станке работал Серега Поморцев — он жил в соседях у Вальки и в курилке отзывался о нем с жалостью.

Бобров женился в сорок втором году, перед уходом на фронт; ему не было еще и восемнадцати в ту пору. Женился глупо, бестолково — где наша не пропадала, мужиком и пропадать веселее. Через месяц после невеселой свадьбы военного времени ушел на войну.

Вернулся через восемь лет. Жена в его отсутствие сошлась с эвакуированным инженером, родила от него дочь и, надо полагать, думать о Вальке забыла. Однако он, отплакав и отплясав свое на встрече в родительском доме, пришел к ней в маленький домик, купленный давно уехавшим инженером. Обошлось возвращение это мирно, будто ничего не случилось. Однако когда Валька приходил домой пьяным, она бросалась на него, как безумная, — била чем попало, царапала, визжала: «Ненавижу! Ненавижу!» Оттого он и приспособился, выпивши, спать в гараже.

Когда девочка подросла, уехала в областной город, в техническое училище. Оттуда ее направили работать на стройку, а два года назад она вернулась с новорожденным мальчиком — Валькиным внуком. Теперь пила, курила. Болталась вечерами по центру со стильными парнишками, и прозвище ее среди них было — Вдова Дуглас.

— Ишь, внука пожалел! — буркнул Павел Иванович. — Да много ему от такого деда толку! Чему ты его научишь — водку пить, да в пьяном виде куролесить? Пусть уж его бабка ростит, так-то больше толку будет!

— Да не любит она его! — вдруг на высокой ноте выкрикнул Бобров. — Так вот и живет: мать на пьянках-гулянках, у бабки — куска хлеба не напросится. Идешь вечером — бежит навстречу, весь зареванный. Эх! Возьму его, бывало: «Не реви, Славка! Двое нас теперь, мужиков-то, — все легче». Я ему и тогда конфет купил… — Губы Валькины запрыгали, скривились.

Мазунин отвернулся к окну, поморгал, заглянул затем в глаза Боброву. Тот выдержал взгляд твердо.

— Вот что мне скажи, подсудимый, — тихо, вполголоса произнес Мазунин. Зал замер. — Ты мальчонку сбил? Твое дело ай нет, говори?!

Валька вздрогнул, но, продолжая глядеть в лицо Мазунину, стукнул ладонью по барьеру:

— Нет!

— Ну, ясно. — Степан Игнатьич осел, шумно выдохнул. — Фф-у…

Потом были прения: выступали общественный обвинитель, адвокат; подсудимый от последнего слова отказался.

Суд удалился на совещание. Вера Андреевна закрыла изнутри кабинет, села за стол и, достав бланк, сказала раздраженно:

— Ну и гусь! Ох, гусь!

— Пошто гусь? — пожал плечами Мазунин. — По нему незаметно.

— Так и юлит, так и юлит, чуть наизнанку не выворачивается, — объяснил Павел Иванович. — Влепить бы ему на полную катушку, а, товарищ судья?

— Многовато будет, — покачала головой судья. — Не судим, фронтовик, да еще семья такая… Как вы думаете, Степан Игнатьич?

— Оправдать — вот что я думаю.

— Оп-рав-дать?! — Лукиных резко повернулась на стуле, закашлялась. — За что?

— Ишь, хватил! — укоризненно взмахнул руками Павел Иванович. — Они пьяные детишек будут давить, а мы — вона! Оправдывай!