Александр Яковлев - Осенняя женщина [Авторский сборник]

Федор вздохнул и устремил задумчивый взор на вольно текущие дунайские воды.

— Тем более в толк не возьму, — проговорил Пфеффель. — Человек ты образованный, служить должен, карьеру делать. А вместо того бродяжничаешь.

— Да и вы зады в ратушах не обтираете, — усмехнулся Федор.

— Я что, я человек ущербный для этой жизни, — спокойно сказал Пфеффель. — Дела своего не имею. Сызмальства Божьей милостью пробавляюсь. Добро еще, что Господь дар стихосложения ниспослал. За то и подают. Ну а Клаус — он душа мятежная, маетная. Ему на одном месте не усидеть.

— Вот и я долго на одном месте не могу, — сказал Федор. — Как узнал от патера Фуллера, что мир зело велик есть, так прямо и захворал я, можно сказать. А только сейчас, когда уж третий десяток к концу пошел, сподобился пуститься в странствие. Э-эх, и хорошо же жить вольно…

Он откинулся на спину и, заложив руки за голову, мечтательно уставился в звездное небо.

Слепец вдруг схватился за грудь и зашелся в судорожном кашле. Вскоре припадок прошел, но на лице старика надолго осталась синева, отчетливо заметная даже при неверных всполохах костра.

— Дома тебе, дед, сидеть надо. На теплой печке, — сказал Федор, переворачиваясь на бок. — А не на сырой земле спать.

— Меня уже давно подземная обитель ждет не дождется, — махнул рукой Пфеффель. — Там и успокою косточки, и согрею. Скорей бы уж…

— Ты так рвешься туда, будто и в самом деле там покой и тепло, заметил Федор. — А я вот сильно сомневаюсь в гостеприимности мира иного.

— Э, не скажи, мил человек, — тяжело дыша, возразил Пфеффель. — Когда епископ Альбский, Сильвий, впал в бесчувственность вследствие болезни, его сочли мертвым, омыли, облачили, положили на носилки и целую ночь о нем провели в молитве. А на следующее утро он проснулся, пробудился, как от глубокого сна. Открыв глаза, Сильвий поднял руку к небу и вздохнув, сказал… Клаус, как он сказала? У тебя уж очень душевно получается.

Взволнованно сверкнув глазами, Клаус вскочил на ноги, обратил лицо к небесам и проговорил:

— «О, Господи, зачем Ты возвратил меня в эту плачевную юдоль?»… И больше ничего за всю жизнь оставшуюся не промолвил.

— И больше ничего не промолвил, — со слезой в голосе повторил Пфеффель. — Так-то…

— Знать, праведной жизни был этот ваш епископ, — задумчиво отозвался Федор. — А у нас так рассказывают. Просил один старец у Бога, чтобы допустил его увидеть, как умирают праведники. Вот явился к нему ангел и говорит: «Ступай в такое-то село и увидишь, как умирают праведники». Пошел старец. Приходит в село и просится в один дом ночевать. Хозяева ему отвечают: «Мы бы рады пустить тебя, старичок, да родитель у нас болен, при смерти лежит». Больной-то услыхал эти речи и приказал детям впустить странника. Старец вошел в избу и расположился на ночлег. А больной созвал своих сыновей и снох, сделал им родительское наставление, дал свое последнее, на веки нерушимое благословение и простился со всеми. И в ту же ночь пришла к нему Смерть с ангелами. Вынули душу праведную, положили на золотую тарелку, запели: «Иже херувимы» и понесли в рай. Никто того не мог видеть; видел только один старец. Дождался он похорон праведника, отслужил панихиду и возвратился домой, благодаря Господа, что сподобил его видеть святую кончину… Н-да… А вот как умирают грешники…

Пфеффель вновь закашлялся. Затем, переведя дух, протянул руку Клаусу. Тот взял слепца под локоть и отвел в сторону от костра, усадив под куст.

— Что с ним? — спросил Федор вернувшегося Клауса. — Совсем плох?

— Плох? — переспросил юноша, словно вслушиваясь в звук своего голоса. — Да, плох. Но сейчас он уединился творить. Он сочиняет. Всегда так делает — отходит в сторонку.

— Стихи? — уточнил Федор. — Надо же. Я за всю жизнь двух слов зарифмовать не мог… Ну, так будешь слушать, как грешники умирают?

Клаус рассеянно кивнул, подбрасывая ветки в огонь.

— И после того, — увлеченно продолжил Федор, растроганный воспоминаниями, — после того просил тот же старец у Бога, чтобы допустил его увидеть, как умирают грешники; и был ему глас свыше: «Иди в такое-то село и увидишь, как умирают грешники». Старец пошел в то село и выпросился ночевать у трех братьев. Вот хозяева воротились с молотьбы в избу, и принялись всяк за свое дело, начали пустое болтать, да песни петь. И невидимо им пришла Смерть с молотком в руках и ударила одного брата в голову. «Ой, голова болит!.. Ой, смерть моя…», — закричал он и тут же помер. Старец дождался похорон грешника и воротился домой, благодаря Господа, что сподобил его видеть смерть праведного и грешного…