Александр Яковлев - Осенняя женщина [Авторский сборник]

Вот тут-то и забавно понаблюдать за ним, когда он, набив трюм вагонами, сонно скашивает иллюминаторы в причальные воды, посматривая равнодушно на суетящихся чаек и ожидая отхода. Пассажиры и команда снуют по нему назойливыми насекомыми; так бы и почесал в затылке, да нечем.

Вот появляется буксир «Монерон».

«Наконец-то, — думает паром. — Ползет, делает одолжение. Откровенно говоря, я бы и без тебя управился. Но не все же одному вкалывать, должна же быть хоть какая-то справедливость».

У «Монерона» на этот счет имеются свои, не менее веские соображения. Примерно такого рода:

«Бездельник, обжора и щеголь, — думает тот. — Подумаешь, эка важность. Будто в кругосветное путешествие отправляется. А всего и дел-то — из порта в порт, как маятник… Нет, ты покрутись в порту, как я. Так взопреешь, что родного шкипера не узнаешь…».

И «Монерон», сердито пыхтя, нарочно разворачивается под самым носом у парома, чуть задевая его кранцами — автомобильными покрышками, которыми заботливо прикрыты его борта. Паром, делая вид, что не замечает этого недомерка, терпеливо ждет, когда примут буксировочный трос, пока зазвучат команды.

Но вот, наконец, нос парома медленно начинает отходить от причальной стенки, а клинообразная полоса воды усилиями «Монерона» становится все шире. Медленно разворачиваются вправо остающийся берег и город на нем, облепивший сопки домами, салютующими парому знаменным размахиванием сохнущего на балконах белья.

«Монерон» тащит и тащит свой груз к воротам порта и, кажется, вот-вот забудется, да так и пойдет впереди парома до самого Ванина. Но вовремя что-то вспоминает, какие-то свои дела неотложные, смущенно вздыхает, отдает трос и отваливает в сторону.

Паром дальше идет уже своим ходом, оставляя за кормой брекватер, створ портовых ворот, «Монерон» и тихую портовую акваторию. Нехотя и вскользь бросает он «Монерону» облачко дыма из трубы, как снисходительное «Пока…», и набирая ход, идет в открытые воды.

На ходу он действительно ладен, этакий напористый утюжок. Без особых усилий разгоняет он небольшие пока сентябрьские волны, шутя нахлобучивая им на макушки пенные шапки.

Денек славный, солнечный. Море самого веселого своего, бирюзового цвета. И лишь там, где падает и бежит тень от бортов и надстроек парома, воды фиолетовы и кажутся глубин и холодов необыкновенных…

Батька ее как-то уж совсем неожиданно стремительно напился. И мы с Асей остались один на один.

Она сделала обход отцова тела.

— Ну, теперь тебя бесполезно воспитывать, а вообще-то стоило бы. И не думай возражать. Я же не возражаю, когда ты меня воспитываешь, когда трезвый. Хоть и не всегда правильно воспитываешь, я же молчу.

Она похаживала по комнате, заложив ручки за спину, и так складно излагала, что я прямо заслушался. И тогда она взялась за меня:

— Ну а ты что смотришь? Тоже ведь выпил. А ведь сам сивучей приехал смотреть, а сам выпил. Ну что мне с вами делать?

Она с минуту маршировала молча, изредка поглядывая на свое отражение в зеркальной дверце книжного шкафа.

— Значит так, — сказала она, остановившись и критически осмотрев спящего отца. — Пойдем смотреть сивучей. Я иду переодеваться. В мою комнату не заходить.

И ушла к себе, закрыв плотно за собой дверь.

А лет ей в ту пору было что-то около шести. Но из подъезда мы вышли солидной парой. Она прихватила сумочку, очень симпатичную дамскую сумочку, позаимствованную, очевидно, из гардероба матери.

— Познакомься с моими подругами, — сказала она, подведя меня к песочнице, где возилась малышня. — Лена, Катя, Таня.

— Здравствуйте, Лена, Катя, Таня, — сказал я.

Лена, Катя, Таня зашмыгали носами и засмущались.

— Ну, играйте, девочки, — сказала Ася. — А нам некогда. Мы идем смотреть сивучей. Давай руку.

Я послушно подал руку, и мы пошли.

Мы пошли по грязному весеннему Невельску среди сопок, пошли к морю, туда, где на старый разрушенный, оставшийся еще от японцев брекватер, каждую весну зачем-то приходят ненадолго сивучи, они видны с берега темными, плавно покачивающимися силуэтами, их много, они похожи на встревоженных, сбившихся в стадо коров, над городом, перекрывая шум автомобилей, стоит их натужный рев…

Желающие посмотреть сивучей поближе садятся на пароходик и подходят к брекватеру, но не очень близко, чтобы не спугнуть сивучей, а то они никогда больше не придут сюда, и это будет большая потеря для науки, которая не знает, зачем они приходят сюда каждую весну…