Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

Горостиета поднял мятеж

СЕРРАНО И ГОМЕС КАНДИДАТЫ

— Нас могут сколько угодно критиковать, Сьенфуэгос, и думать, что мы, горстка миллионеров, — по крайней мере сформировавшаяся тогда старая гвардия, — разбогатели, выжимая пот из народа. Но когда вспоминаешь, что представляла собой Мексика в то время, смотришь на вещи по-другому. Шайки бандитов, которые не могли утихомириться. Парализованная экономическая жизнь. Генералы со своими частными войсками. Потеря всякого престижа за границей. Атмосфера недоверия в промышленности. Тревожное положение в деревне. Отсутствие общественных институтов. А нам нужно было одновременно защищать революционные принципы и проводить их так, чтобы они работали на пользу прогресса и порядка в стране. Примирить одно с другим непростая задача. Куда легче провозглашать революционные идеалы: раздел земли, защита интересов рабочих и все, что угодно. Тут нам пришлось взять быка за рога и отдать себе отчет в том, что единственная политическая истина — компромисс. Это был момент кризиса революции. Момент, когда надо было решиться строить, даже если для этого придется поступиться чистой совестью. Пожертвовать некоторыми идеалами, чтобы достичь чего-то осязаемого. И мы на это пошли. Мы имели право на все, потому что хватили лиха. Одного бросили за решетку, у другого изнасиловали мать, у третьего отняли землю. И каждому из нас порфиризм закрывал все пути, не позволял выбиться в люди. А теперь, Сьенфуэгос, пришло наше время подняться наверх, но подняться, работая на страну, а не задарма, в отличие от тех, кто был наверху при старом режиме.

Стоя возле окна, Роблес показал рукой на беспорядочно раскинувшийся город. Сьенфуэгос продолжал молча дымить.

— Посмотрите вокруг. У нас остаются еще миллионы неграмотных, миллионы босых индейцев, умирающих с голоду оборванцев, крестьян, трудящихся на жалкой парцелле тощей общинной земли, без машин, без субсидий, миллионы безработных, уезжающих в Соединенные Штаты. Но есть и миллионы людей, получивших возможность ходить в школы, которые построили им мы, революция; миллионы людей, для которых покончено с хозяйской лавкой и открылись ворота заводов; миллионы людей, которые в тысяча девятьсот десятом году были бы пеонами, а сейчас квалифицированные рабочие, которые были бы служанками, а сейчас машинистки с хорошим жалованьем; миллионы людей, которые за тридцать лет из нищего крестьянства перешли в средний класс, которые имеют свои машины, и пользуются зубной пастой, и проводят пять дней в году в Теколутла или Акапулько. Этим миллионам людей наша промышленность дала работу, наша торговля позволила обзавестись имуществом. Мы впервые в истории Мексики создали устойчивый средний класс со своими мелкими экономическими и житейскими интересами, которые служат лучшей гарантией от мятежей и беспорядков. Эти люди ни за что на свете не хотят потерять свою работу, свою малолитражку, свою купленную в кредит мебель. Эти люди — единственное конкретное достижение революции, и оно дело наших рук, Сьенфуэгос. Мы заложили фундамент мексиканского капитализма. Это заслуга Кальеса. Он покончил с вольницей генералов, проложил шоссейные дороги и построил плотины, привел в порядок финансы. Вы скажете, что на каждом шоссе мы срываем куш? Что комиссары по делам сельских общин прикарманили половину предназначавшихся крестьянам субсидий? Ну и что? Неужели вы предпочли бы, чтобы во избежание этих зол не было сделано вообще ничего? Неужели вы предпочли бы абстрактный идеал ангельской честности? Повторяю: мы хватили лиха и имеем право на все. Мы выросли в хижинах, крытых соломой, и потому имеем право — да, скажу напрямик — имеем право на дом с высокими потолками и лепниной на фасаде, и сады, и «роллс» у подъезда. Кто этого не понимает, тот не понимает, что такое революция. Революции делают люди из плоти и крови, а не святые, и они всегда в конце концов создают привилегированную касту. Уверяю вас, что, если бы я не сумел воспользоваться обстоятельствами и до сих пор пахал бы землю в Мичоакане, как мой отец, я бы не жаловался. Но факт тот, что я здесь, и в качестве предпринимателя я полезнее для Мексики, чем в качестве крестьянина. А не я, так другие потребовали бы те же синекуры, заняли бы место, которое я занимаю, делали бы то, что делаю я. Мы тоже вышли из народа, и в лице таких людей, как мы, с нашими домами, садами и автомобилями, в некотором роде торжествовал народ. Кроме того, эта страна очень быстро засыпает, но и просыпается в самый неожиданный момент, и кто мог сказать нам в те дни, что произойдет завтра? Надо было обеспечить себя. И для того, чтобы получить все это, мы шли ва-банк. Это не имело ничего общего с нынешним мелким политиканством. Тогда нужна была, во-первых, смелость, во-вторых, смелость и, в-третьих, смелость. Чтобы заниматься делами, надо было всей кожей чувствовать политическую обстановку и иметь железные нервы. Тогда не было предприятий с американским участием, гарантирующих от всякой случайности. Тогда мы каждый день ставили на карту все. Так мы и пришли к власти, Сьенфуэгос, к власти в истинно мексиканском духе, опирающейся не на штыки. Вы видите, чего стоит миф о мексиканце, порабощенном тиранией. Тирания не нужна. Это доказывает тот факт, что за тридцать лет у нас не было ни одного случая государственной измены. Нужно было другое: оседлать страну, отпихнуть остальных, не дать себя обойти, словом, показать себя настоящими чингонами. Кого хватает на это, тем не приходится опасаться никаких бунтов, они вызывают только восхищение. Никем так не восхищаются в Мексике, как настоящим чингоном.