Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

Но не это слышалось Федерико Роблесу в сплетавшихся, как змеи, голосах. Он прислушивался к чему-то давнему, заглушенному успехом и могуществом; к тишине сиесты в главном городе провинции, к голосу толстого человека, отчеканивающего каждое слово; к эху выстрелов, взметающих известковую пыль на поросшей чахлым кустарником пустоши. Он прижал пальцами веки, силясь вспомнить забытые имена: в них он как бы на ощупь искал воплощения слов Самаконы. Бесплодно умерший человек, виновный человек. Голоса Икски и Мануэля отдалялись и замирали во тьме, и Федерико Роблес, древний и забытый, как первая капля влаги, попавшая в чашу моря, неприкосновенный в своем последнем прибежище — прибежище собственного сознания, наедине с самим собой, с закрытыми глазами погрузился в воспоминание, которое мог вызвать только этот день, день крушения его могущества…

В камеру Фелисиано доносились отголоски праздничного шума: было 15 Сентября, а он сидел за решеткой. Тряхнув квадратной головой, Фелисиано попытался внести ритм в эти отголоски. Ведь он уже упорядочил долетавшие звуки за то время, пока сидел в тюрьме, а теперь они все разом стекались к нему, сметая его схему. Откуда они исходили? Не извне. Нет, их создавали память, бенгальские огни воображения, кипение крови. Потому что на вольном воздухе никто не давал себе воли. Теперь — как загорался Фелисиано, вспоминая былые годы! — веселились при закрытых дверях. Просто кощунство — такой праздник в четырех степах. Фелисиано барабанил пальцами по стене как бы в такт вечерним шорохам. Он уже порядком сидел. И не в первый раз: он всегда был впереди и подвергал себя опасности, когда другие прятались в кусты. У железнодорожников, у шахтеров, у лесорубов Эль-Чапарро, где пролилось столько крови. Ему бы пора отдохнуть, а тут, как снег на голову, арест. Придрались к его словам; и надо думать, не в последний раз. Он подошел к решетке и, едва сдержавшись, чтобы не чихнуть, крикнул:

— Послушайте… Послушайте! Я к вам обращаюсь, что, у вас зад примерз?

Напомаженный индеец с маузером наконец подошел:

— Вы сами нарываетесь, сами нарываетесь…

— Хватит выпендриваться. Послушайте, не приходили ребята?

— Никому вы не нужны, никому вы не нужны.

Он все время спрашивал одно и то же. Товарищи из профсоюза ни разу не пришли. Ни разу не выразили протеста против арестов. Ничего не скажешь, они умели помалкивать.

— Послушайте, что это за бардак? Я уже три дня прошу носовой платок. У меня насморк.

Солдат посмотрел на Фелисиано своими блестящими, маслянистыми глазами и прыснул со смеху, как от щекотки. Потом повернулся и ушел, продолжая смеяться — смачно, заливисто, с подвизгиваньем. Из глубины коридора буркнул:

— Тебе самое время лечиться от насморка.

У Федерико Роблеса был непроницаемый взгляд, а новый костюм «salt and pepper» [183]придавал ему внушительный вид. Он был уполномочен изложить ситуацию. Ему исполнилось тридцать девять лет, и в его недавно отстроенном доме в Куэрнаваке каждый уик-энд собирались такие же, как он, молодые и честолюбивые адвокаты, консервативные банкиры, немецкие дипломаты и главари «золотых рубашек». Скоро должна была закончиться и отделка дома в квартале Ипподромо, розового, с фризом, украшенным лепными аллегорическими фигурами. Роблес быстро шел в гору, и теперь его молодость и умение держаться в тени — его связи и взгляды были известны лишь узкому кругу — делали его идеальной фигурой для миссии, которая на него возлагалась: отправиться в столицу штата и сообщить кому следует об опасности, которую представлял приезд профсоюзного лидера Фелисиано Санчеса.

— Этот человек заварит здесь кашу, — сказал Федерико Роблес. — Он с каждым днем приобретает все больший вес в профсоюзах Мексики, но если его без шума убрать, никто и пальцем не пошевелит. Те, что помельче, склонны к компромиссу и предпочитают уладить дело миром, с тем чтобы закрепиться на своих постах. Не беспокойтесь, никто не станет мстить за Санчеса. Предлог? Его не надо искать. Санчес человек неосторожный, говорит без обиняков и сам даст нам повод. Он приедет сюда выступать на площадях, расклеивать на стенах воззвания, иначе говоря, подрывать общественный порядок, господин генерал. Это уже само по себе достаточное преступление, вы не находите? Я серьезно говорю: наша группа пришла к выводу, что этот человек, если его вовремя не остановить, способен все перевернуть вверх дном. Наше руководство в Мехико и наши иностранные друзья считают, что его устранение отвечает жизненным интересам не только нашей группы, но и родины. Пока в Мексике существуют такие люди, как этот Фелисиано, невозможно спокойно работать. Если так будет продолжаться, вкладчики испугаются и не дадут нам больше ни сентаво.