Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

— Я еду в Акапулько на своем драндулете, — говорил в этот час Мануэль Икске. — Поедем со мной. Хочу попраздновать во славу героев.

Всю ночь они пили и спорили, Мануэль горячо и сбивчиво, Икска с холодной сдержанностью, стараясь передать свою мысль не столько словами, сколько взглядом. Они вылезли из такси на углу Пасео-де-ла-Реформа и улицы Нева.

— Вот и мой допотопный фордик. Поедем со мной. В Акапулько, этой жемчужине тихоокеанского побережья, мы восстановим силы, подорванные интеллектуальным расточительством. — Мануэль взял Сьенфуэгоса за рукав. — Будем валяться на пляже, любоваться красотками, вести подобающую нам жизнь. Не поедешь? — Мануэль сел в машину и высунулся в окошечко. — У меня не хватает мужества умереть за свои убеждения. А раз так, то к чему продолжать? — Мануэль поехал по Пасео-де-ла-Реформа, а Икска быстро зашагал сквозь тонкий рассветный туман.

Наташа, Бобо, Пако Делькинто и Гус в одиннадцать утра отправлялись в Куэрнаваку. Лалли обещала им экзотический завтрак — жареное на углях мясо, приготовленное возле бассейна, и присутствие двух или трех журналистов, специализировавшихся на светских новостях.

— Нам представляется случай отомстить за бедную Пимпинелу, рассказав все, что мы знаем, об этой парвеню Ларрагоити, — сказала Шарлотта и зажала нос от вони, исходившей от бумажной фабрики в Пенья-Побре.

Пако Делькинто, сидевший за рулем, только презрительно скривил губы. Гус расправил свой шелковый шарф и, повернувшись к нему, сказал:

— Не будешь же ты отрицать, Пакито, что это значит просто смеяться над людьми. Столько толковать о потерянных асьендах и о донье Кармелите Ромеро Рубио!

Пако Делькинто высунулся из машины и театрально втянул в себя зловоние.

С шести вечера Сокало начала заполняться. Со всех четырех сторон на нее в тишине стекался народ. Подчиняясь какой-то стихийной дисциплине, люди молча теснились в терпеливом ожидании. В семь разомкнули веки прожекторы, и их лучи изрешетили собор, дворец, ратушу. Осветили камень, и черные головы, и кипень платков и белых блузок. Вырвали из темноты фейерверочные снаряды. Черная пасть города сжималась в узкую щель между пыльным небом и выросшей из воды древней землей. И вот в тишине взорвалась первая ракета. Ничто не препятствовало раскатам ее грохота, ничто не искажало ее эха. Толпу окутали облака порохового дыма. Фейерверочные снаряды с громыханьем запылали красным и синим светом, посыпались бесцветные искры, в ночном воздухе запахло гарью. Грянули трубы, и небо расцвело зелеными, белыми, алыми огнями, и на всех лицах затрепетали их отсветы. Разливались запахи карнитас, горячей тортильи, свежей хикамы. Совершался светоносный обряд надо всем плоскогорьем, над толпой, казалось, выросшей из его сухого нутра, над смуглыми телами людей, устремивших взгляды на балкон.

— Смерть гачупинам!

С того времени, когда Фифо вступил в сознательный возраст, он всегда приходил на праздник в память Клича: воровать бумажники, продавать гордитас, а когда стал постарше — прижиматься к женщинам и кричать: «Смерть гачупинам!» Теперь, когда он проталкивался через толпу, чтобы лучше видеть центральный балкон и залитый искусственным светом колокол из Долорес, его затерло скопище народа, теснившегося вокруг того места, откуда бил фонтан огней. Он запрокинул голову и почувствовал себя потонувшим среди людей. Отчетливо видны были гроздья голов, выглядывавших из окон дворца. Фифо хотелось разглядеть, что происходит в самом дворце. Хрипло зазвонил колокол из Долорес, и толпа зашумела, замахала руками, затрещала петардами, Фифо поискал, что бы такое выкинуть, чтобы показать себя, выделиться из всех этих безымянных людей, над головами которых взмывали ракеты и метались лучи прожекторов.

— Фифо, Фифо!

— Смерть гачупинам!

— Еще так эрли [184], а он уже набрался, — сказал Туно. — Что же нам останется на потом, дружище?

— Хватит тут прохлаждаться, Бето. Пошли в кабачок, — сказал Габриэль.

Все шумно одобрили это предложение. Компания с криком и свистом двинулась по улице Монеда. Фифо пританцовывал, Габриэль почесывал пробивавшуюся бородку.

— Я знаю, куда мы пойдем. Мне бы хотелось кое с кем свести счеты. Ну-ка, Бето, достань бутылочку.

Мескаль пошел по кругу, и Бето заорал:

— Эй-эй-эй! Сегодня мне все трын-трава! Пускай хоть костлявая приходит!

— Только бы суит [185], как от пули, — вздохнул Туно.

Все в обнимку двинулись по боковой улочке, прилегающей к академии, по направлению к Мерсед. На маслянисто-желтом куполе Сантиссима трепетали отсветы фейерверка. Друзья свистели и пели… рождены мы все на страданья, с колыбели в страданьях живем…