Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

Море успокоилось. По небу проносились растрепанные белесые облака. Обессилевшая Норма, еле двигая руками и ногами, плыла к берегу, к рассеянным в темноте огонькам. У нее перед глазами стоял ее собственный образ, и кровь кипела при мысли о том, что она спасена, что спасено ее тело, спасено все ее могущество.

Наконец она ткнулась подбородком в песок. Расслабила мускулы, закрыла глаза. Она чувствовала только, как, набегая и откатываясь легчайшими волнами, на губах ее пульсирует вода. Она не могла найти слов для молитвы; только «Норма, Норма» исходило из ее уст, и только песок и море внимали ее сдавленному голосу. В голове у нее вертелись и другие имена — «Родриго… Пимпинела», бессознательно говорила про себя Норма, «…Икска, Родриго… Федерико…» — но они не срывались с языка, словно приклеенные слюной, словно связанные с ее теплым телом в клочьях пены, с ее спасенным телом.

Норма, не соображая, где она, наугад побежала по пляжу. Взбежала по крутой лесенке и оказалась на Кебрадской дороге. Прибежала к своему дому, пробежала по аллее, обсаженной тенистыми деревьями и бугенвилеями, пробежала через гостиную, выходившую на море, и вбежала в свою комнату. Не передохнув, с лихорадочной поспешностью вытерлась, причесалась, накрасила губы. Надела яркое платье и белые туфли. Сунула деньги в сумочку.

Она включила зажигание, выехала на шоссе и помчалась в темноте на голубые огни порта, туда, где с пляжей к отелям поднимался поток открытых автомобилей, полных бронзовых от загара молодых людей в расстегнутых до пупа рубашках, в плавках, в чалмах из обсыпанных песком полотенец, с транзисторами, пущенными на полную мощность; туда, где у мола копошился народ: мулаты с зеленоватой кожей, пузатые негритянки, желтые дети, неудачливые рыбаки с нанизанным на бечевку жалким уловом, продавцы кокосовых орехов — все, сидя спиной к городу, лицом к морю; туда, где слышалось лопотанье американцев в соломенных шляпах, пестрых юбках, темных очках, с сигарами в зубах и кинокамерами через плечо; где горели неоновые вывески баров и отелей, пахло газом и тухлой рыбой, раздавались настойчивые автомобильные гудки, свистки полицейских и стоны пианол-автоматов; где высились новые, но уже обшарпанные здания с горделивыми фронтонами, заслоняющие лачуги с соломенными крышами, голых детей, тела, дрожащие в приступе малярии; где с пляжей для простого народа шагали к центру худые, изнуренные люди; где пестрели шерстяные купальники, из которых выпирали телеса, и лоснились разлезшиеся перманенты; где по пляжам, усеянным окурками и бутылками, среди замков из песка, оставленных детьми, бродили старые шелудивые собаки со слюнявыми мордами; где на маслянистой воде покачивались барки, а на берегу сушились водные лыжи, где рекой лились джин и ром, там-там-там, джин и ром, там-там-там, там-там-там, где повсюду, от Голубого пляжа в Копакабане до Бум-Бум, звучали тропические ритмы, там-там-там, и сплетались тела, и любовная судорога сводила члены; где полукружье белого песка и зелени было, как ноготь с пальцем, сращено с бетонным, пропитанным алкоголем, распродающимся на доллары Акапулько. Все это обдавало своим дыханием пылающие щеки Нормы, пока она мчалась на машине. Она остановила ее у какого-то бара: от топота ног, грохота бонго, звона стаканов и звуков пианино сотрясалась крыша из пальмовых листьев. Норма вошла и скинула туфли. Без партнера вышла на танцевальную площадку и на минуту остановилась, слегка расставив ноги, поводя плечами, прикрыв веки и приоткрыв губы, влажные от пота и косметики. Мускулистый, курчавый мужчина с густыми усами и раскосыми глазами взял ее за талию; Норма облизнула губы, прижалась к мужчине и обвила руками его торс.

— Ты не выпьешь?

— Еще как выпью: пусть на стойку поставят в ряд с дюжину «дайкири», «дайкири» frappé [178], — весело сказала Норма хрипловатым голосом.

Танцуя, она брала со стойки рюмки и залпом выпивала их. Ритм бонго уже стал ее собственным, как бы от природы присущим ей ритмом, в котором она и двигалась, танцуя, от столика к столику, от рюмки к рюмке: остальные пары покинули площадку.

— Вот это по мне! — крикнула Норма, взвихряя юбки. — Пусть знают, что почем! Вот это по мне! Я осталась одна!

— Здесь есть кораблик, — сказал ей на ухо курчавый мужчина.

— Какой кораблик, малыш?

— Игорный притончик, только и всего…

— Ну что ж, в притончик так в притончик.

Лодка килем резала воду: за пределом контролируемой полицией зоны покачивалась белая яхта с фосфоресцирующими флажками. Норма, пританцовывая, поднялась по трапу. Плотный, краснолицый старик преградил ей вход.