Елена Артамонова - Исповедь Дракулы

Странное дело, еще недавно во мне все клокотало от ярости, я готов был своими руками задушить убийц Мирчи, но теперь бурю чувств сменило равнодушие. Что бы я ни увидел там, в темноте могилы, это не могло уже потревожить меня.

Казалось, будто и моя душа умерла в тот момент, когда я узнал, что заговорщики живым похоронили моего брата.

Гулко стучали молотки, взлетала белыми облачками кирпичная крошка. Тяжелая каменная плита со скрежетом сдвинулась со своего места.

– Не делай этого…

Я шагнул вперед, заглядывая в темную пасть могилы. Истлевшее тело брата можно было узнать только по волосам, таким же длинным и густым, как были у меня самого. Я давно примирился со смертью Мирчи, однако в этот проклятый день все началось сначала, и боль потери снова, по второму разу разрывала мое сердце. Только теперь оказалось еще страшнее… Благопристойности, которую смерти пытаются придать на похоронах, не было. Скорчившийся в каменном мешке человек, до последнего мгновения боролся за жизнь, отчаянно глотал воздух, а его руки судорожно сжимали комья земли.

Я опустился на колени, притронулся к голове Мирчи – в его волосах виднелась седина…

– Будьте прокляты. Будьте прокляты те, кто это сделал!

Я вышел из собора, и никто не смел следовать за мной.

Пустота, тупая боль, которую можно заглушить только пролив реки крови. Убивать. Просто убивать, топить в крови, резать, кромсать на части… Жизни не было, была только смерть, и я мог нести ее, сокрушая все на своем пути. Черный огонь пожирал душу. Мне хотелось творить зло – калечить, разрушать, причинять страдания, самому стать худшим из злодеев, для кого нет ничего святого. Зло, смерть, хаос, боль – в этом отрада, в этом смысл бытия, в этом – я сам.

– Твое высочество, только в молитве ты сможешь найти утешение. Обратись к Богу, и он дарует силы выстоять.

Я поднял голову. Вокруг было темно. Кажется, уже наступила ночь, а я все так же стоял у собора, где погиб Мирча. Рядом со мной находился брат Иоанн и говорил фальшивые слова. Я хотел оттолкнуть монаха, но вместо этого спросил:

– Почему ты молчал? Ведь ты знал с самого начала?

– Да. Потому и постригся в монахи. Когда зимой сорок седьмого года я вернулся в Тырговиште и узнал, что случилось с молодым князем, то больше не смог ни дня оставаться в этом проклятом городе. Бежал в Снагов и там принял постриг.

– Почему ты молчал?

– Правда лишь ожесточила бы сердце и принесла нестерпимую боль.

– Я не просил о милосердии! Не вам решать, что мне следует знать! Мирча – мой брат. Я любил его, и люблю, до гроба буду любить, и я должен знать о нем все. Все!

– Я не был свидетелем злодеяния, только слышал, о чем говорят. Люди воеводы Владислава, некоторые из бояр, а с ними и знатные горожане, старавшиеся угодить победителям, захватили князя Мирчу. Он сражался, как лев, был ранен, но продолжал прикрывать отступление отца. Молодого князя пытали… Но он так и не сказал, куда ушел его отец. Упорство разжигало злость, особенно озверели купцы, и тогда князю Мирче предоставили выбор – жизнь и свобода, или страшная смерть, если он не скажет, куда ушел наш отряд. А дальше вы сами знаете. Князь умер героем, и теперь его душа в раю, избавленная от мирских тягот и забот.

– Рая нет! Нет Бога! Есть только люди. Гнусные лицемерные твари, из всех забав предпочитающие убийства.

Иоанн стоял, уставившись себе под ноги, и молчал, словно не был монахом, призванным ублажать людей сказочками о царствии Божьем и высшей справедливости. Наконец, он произнес:

– В тот день, когда я узнал о гибели молодого князя, я думал так же. Но мою боль исцелил Снагов. Там я обрел веру. Там пришел покой.

Я хотел верить монаху, да только не мог… Черная яма, последний луч света над головой… Мрак, подступающее удушье… Мирче было восемнадцать. Только восемнадцать…

– Сколько людей знало об этом, но только не я! Как удалось вам сохранить эту тайну, будто вы все сговорились?

– Страх сковывал уста. Даже невиновные боялись, что на них обрушиться гнев князя.

– Я покараю убийц. Но почему я могу только сеять смерть, лишать жизни? Я бы отдал свою жизнь Мирче, всю, до капли, но я могу только убивать.

Монах не ответил. Мы молча пошли ко дворцу. Ночь была темной и беззвездной. Я силился вспомнить лицо Мирчи, представить то, каким он был при жизни, но видел только скорчившийся в конвульсиях, обезображенный разложением труп.

Драгомир вошел стремительно и без доклада, зная, как я жду от него вестей. Поздоровавшись, он сразу сообщил об исходе стремительно проведенной операции: