Автор неизвестен - Журнал День и ночь

Когда на экране сотового
высвечивается твой номер,
мой пульс спокоен.
И сердце в покое.
Нет, я не путаю любовь с кардионеврозом,
просто то, что считала поэзией
Обернулось суровой прозой.
Вот только не надо
слушать Мальмстина.
Не делать дыхания искусственного любви.
Не возвращать ей ушедшей силы.
Нет нужды воскрешать,
делать из неё зомби,
оживлять то,
что душу уже не питает,
то, что жизнью её не кормит.
Но,
Все же я — не беглец какой-нибудь.
Столько пройдено. Столько понято.
Просто — храброй безумству спой и
дальше — до самого-самого края,
и загляни туда,
что там — за?

Боже мой, боже.
Ещё дороже.
Такие родные — твои глаза…

Расставляю ловушки для снов,
зеркальцем карманным ловлю лунных зайцев,
лунный свет серебристой пыльцой
оседает на моих пальцах.
Из песочных часов тонкой струйкой течёт
время — песок.
Просеиваю пустыню.
И разглядываю, разглядываю пустое решето:
дата, имя и — иже с ними.
А на балконе моём целуются голуби,
увеличивая количество любви в мире.
Я не знаю сама — чего мне хочется,
пустоту этой ночи
какими наполнить мечтами?

… Надо мною утробно хохочет
безголовая языческая Буабо.
Она видит меня насквозь —
сосками.

Такая жара…
жарит и жарит,
расплавлены мысли, изжарены чувства —
пусто…
Хочется грозы
всеочищающей, чтобы молния вспорола небесный занавес
косо,
и гром зарыдал из-за туч,
как в трагедиях греческих хор
многоголосо.
И тогда —
я заплачу
из-за всех своих масеньких трагедий,
подчиняясь зову, и, вторя хору:
Amore, ami, amaretto, amore!
Ом! Аум! Аминь!
Зной иссушающий, смойся,
исчезни, сгинь!
Но парит и парит,
на лбу — испарина
Я — пария
Я — рифма непарная.
Превозмогая сплин,
пересиливая сон.
Я притягиваю руками молнии —
пусть предназначенное
свершится вовремя.
Я призываю гром,
пусть то, чему быть —
сбудется,
отмолю, если получится.
А, впрочем, неважно,
что будет
потом.

Выбираясь из плена собственных Элевсинских мистерий,
учусь не бояться тени, не выставлять ей счёт и не устраивать истерик.
Но, грозовой тучей, собирает громы на мою голову тайна,
сотрясая устои моего мира, а в нём — меня,
вторгшаяся в мою жизнь, своей закономерностью случайной.
Строгий судия, он же — палач, прямо в ухо твердит:
«Пленных — не брать!»
И я придумываю: в оправдание, что бы такое ему,
а заодно, и себе соврать?
И, тогда, тень, испугавшись меня, убегает прочь.
И, в тот же миг — заканчивается Мой День,
и начинается Моя Ночь.
Теперь я буду Персефоною-Корой бродить
в потёмках собственных подземелий,
собирая корни нездешних трав
для воскрешающих меня зелий.
И мой звонкий смех превратится в беззвучный плач
потому и не услышит его, и не смилуется мой палач.
А, когда иссохнут потоки слёз,
в бесконечной ночи, ночи без сна,
воплощая в реальность, самую сладкую из грёз —
в мою жизнь рассветом ворвётся весна…