Марсель Байер - Летучие собаки

Но что за «сладкая вода»? Вкусный напиток, приготовленный из воды и растворенной в ней карамельки, куда затем примешали морфий? А может, в приторно-сладкий лимонад сразу закапали не успокоительное, а смертельный яд? Или «сладкая вода» — просто неверное обозначение карамельных конфет с жидкой ядовитой начинкой, которые дали пососать детям, не опасаясь при этом сопротивления с их стороны, — все шестеро давно не получали сладостей и в кратчайшее время слизали бы необходимое количество карамели, так что цианистое соединение проникло бы в полость рта?

А врачи, лишенные возможности действовать наверняка, волновались ли? Насколько они были уверены, что из-за преобладания сладкого вкуса чувствительность вкусовых нервов по отношению к другим раздражителям в достаточной мере притупится и дети, ничего не подозревая, проглотят перемешанный со сладкой слюной яд?

Впрыснув морфий, Кунц покидает спальню и вместе с матерью ждет в соседнем помещении, пока все заснут. После этого она хочет дать детям яд и обращается к нему за помощью. Кунц отказывается. Тогда мать посылает его за Штумпфекером. Тот сидит в столовой бункера. «Доктор, мать шестерых детей просит вас к себе». Профессор незамедлительно следует за Кунцем. Так как матери в коридоре нет, он сразу проходит в детскую спальню. Примерно через четыре-пять минут оба, профессор и мать, появляются снова, и Штумпфекер, не сказав Кунцу ни слова, удаляется.

Мне казалось, этот человек способен на всё: ведь именно Штумпфекер в Равенсбрюке раздроблял детям ноги, именно он украсил свой кабинет препаратами органов речи недоношенных младенцев. Он был способен на всё, но я не думал, что он готов совершить убийство шестерых детей. Значит, послав меня делать копии наших записей, он избавился от нежелательного свидетеля и пошел к детям. «Перепишите все это самым тщательнейшим образом». Ничтожные записи искалеченного голоса, не имеющие никакого значения. А потом, когда все давно было кончено, настойчиво повторял, что пластинки ни в коем случае нельзя испортить.

Суббота, 28 апреля. Хельга рассказывает об отвратительном приключении: «И все описано».

Остальные хихикают. Старшая возмущается: «Вы не поверите, как там воняет. И какие омерзительные картинки рисуют на стенах мужчины».

«А что за картинки?»

«С голыми ухмыляющимися женщинами, у которых большие груди, а ноги расставлены, так что видны волосы и отверстие. Смотрите, не забредите туда ненароком, даже если здесь туалет закрыт. Лучше в штаны наделать, чем идти туда, вниз».

Внизу едет на велосипеде последний ночной гуляка, шины шуршат по асфальту.

Шофер Кемпка, еще один из галереи фальшивых свидетелей, сообщает следующее: по словам Штумпфекера, отец попросил его умертвить шестерых малышей с помощью впрыскивания быстродействующего яда. Однако доктор якобы отказался, заявил, что, помня о собственных детях, он никогда не совершит подобного деяния. Отец шестерых на грани отчаяния.

Кемпка постоянно спрашивает, какая участь постигла собак. Нюхает пальцы и при этом извиняется: сколько ни мыл, по-прежнему пахнут бензином. В конце концов среди беженцев в угольном бункере нашли врача, который с пониманием отнесся к решению, принятому супружеской парой. Он-то и лишил жизни детей. Но кто этот врач? Не Кунц. Больше ничего установить не удается. Неужели Штумпфекер так далеко зашел в своей дезинформации, что из осторожности рассказывал небылицы задолго до того, как его вообще спросили о готовности впутаться в дело?

«Прощан… Что мама собиралась сказать?»

«Когда?»

«Недавно, когда мы ходили на праздник в другой бункер».

«И правда, папа еще перебил ее на середине слова».

«Она сказала „прощание“?»

Хельга успокаивает взволнованных малышей: «Прощание? С какой стати? Нам ни с кем не надо прощаться. Раненые никуда не ушли, они по-прежнему лежат в лазарете».

Хайде спрашивает: «И дети тоже?»

«Да».

Хайде: «Странно. Получается, в Берлине совсем нет детей».

Хельмут возражает: «Но мы-то пока здесь».

Хольде: «У них был страшный вид».

«У детей?»

«Нет, у больных. Там, в самой глубине, стоял один и прятался, у него даже рта не было».

Хельга: «Ты все выдумываешь, чтобы нас запугать».

«Нет, на самом деле. Никакого рта. Только дырка».

«Прекрати!»

Последнее слово Хельга выпаливает так решительно, что в записи от 29 апреля настает пауза — на некоторое время воцаряется тишина. Словно каждый в одиночку пытался вытеснить нахлынувшие воспоминания о раненых. А может, всем показалось сомнительным Хельгино толкование недоговоренной мамой фразы. Или в тот момент старшая поняла, что сама не верит своим словам и, значит, все попытки успокоить малышей напрасны.