Андрей Филимонов - Рецепты сотворения мира

Жаль, конечно. Зато освободилась койка. В профкоме намекнули: если Дима подаст на нее заявление, как семейный, то его рассмотрят. Он написал заявление и неожиданно получил добро.

Теперь он глядел на потолок не в романтической хандре, а по-хозяйски, замышляя побелку. Мерил шагами комнату, прикидывая, сколько осталось времени до приезда жены с ребенком и как сделать ремонт на медные деньги. Пол, стены, потолок – все было в убитом состоянии. Но всего сразу не исправишь. Бедному человеку приходится думать только о главном.

Главное похоже на слона, которого щупают слепые историки. Бывает, что им почти удается объять необъятное. Но зачем? Вот в чем вопрос. Помните того самодура из Древнего мира, который заказал своим бородатым мудрецам написать для него полный курс всемирной истории? С налогами в его государстве был полный порядок, вот он и чудил, не считая казны. Переглянувшись, обрадованные мудрецы попросили грант на десять лет.

По истечении срока к парадному входу во дворец прибыл караван верблюдов, груженных сундуками с пергаментами (страшно подумать, какой был бюджет у проекта), на которых излагалась история всех народов, когда-либо населявших землю. Прикинув, сколько лет уйдет на чтение эпопеи, заказчик впал в ярость. Стал орать и топать ногами, как человек, сам не знающий, чего он хочет.

– Господин желает более короткую версию? – уточнили мудрецы, когда правитель устал и присосался к кувшину с розовой водой.

– Да, идиоты! Мне нужен дайджест вашей долбаной кладези премудрости.

– Через три года будет готово.

Три года спустя мудрецы подогнали ко дворцу вереницу осликов.

– Что это?! – простонал заказчик.

– Краткий курс. Меньше невозможно-с.

Самодур скрипнул зубами:

– Слушайте сюда. Вы очень сильно рискуете. Я испытываю огромное желание скормить вас крокодилам, но удержусь и дам вашей редколлегии последний шанс. Напишите мне только главное. Самое главное!

С перепугу мудрецы заговорили по-немецки:

– Аллес кляр , мой фюрер! Кардиналпункт! Вы получите его завтра.

Было бы весело, если бы утром они приехали на собаках. Но мудрецы, чувствуя сгустившиеся над головой тучи, решили обойтись без спецэффектов. Явились пешком, одетые скромно, с маленьким сундучком, который, поклонившись, вручили своему капризному господину. Тот вставил в замочную скважину золотой ключик, не без трепета открыл сундучок и увидел пергамент с единственной фразой: «Они рождались, жили и умирали».

Вот и я думаю, что еще тут скажешь? Так всё и было. Причем много раз. Добавить практически нечего. Разве только один маленький флешбек.

На берегу Уводи, в лесопарковой зоне предвоенного Иванова, Галя (17) и Дима (19) блуждают темными аллеями после заседания драмкружка. В тот вечер репетировали «Грозу» – пьесу об электрификации всей страны и самоубийстве Надежды Аллилуевой. Галя играет луч света в темном царстве. Она старается быть роковой, как Джин Харлоу. На голове у нее кудряшки, и ложка касторки выпита для томности взгляда. Взволнованный Дима курит двадцатую папиросу, предвкушая небесное блаженство:

– Почему люди не летают? – спрашивает Галя.

В ответ он так подробно описывает два учебных полета на «этажерке», что становится ясно – любовного опыта у него примерно вдвое меньше, чем авиационного. Это приятный сюрприз, но плохая новость. Смелой атаки ждать не придется. До конца его увольнительной осталась всего одна ночь. После восхода солнца он дунет в свою часть и пропадет с радаров на две недели.

– Вы такой приземленный. Хоть и летчик, – смеется Галя. – А я говорю о мечте. У вас есть мечта?

Эту подачу юный воздухоплаватель тоже пропускает. Что-то несет об архитектурном институте, куда он вернется после армии, окончит с красным дипломом, распределится на Украину, будет строить дома в Киеве, Одессе, Полтаве. Галя вздыхает – какой зеленый!

Они плутают в ненавистном лабиринте невинности, по расходящимся тропкам наводящих вопросов, которые уводят в самую чащу девственного леса, где все дозволено. Однако зануда и там заливается соловьем, излагая свою биографию так подробно, как будто ему не девятнадцать, а девяносто. После войны он переменится, будет скупо дозировать воспоминания, и Галя еще пожалеет о неповторимости той ночи, когда она злилась, чувствуя, как бездарно уходит время. Интуиция девушки работает лучше советского Информбюро и подсказывает, что на свидании в августе тридцать девятого нельзя терять ни минуты. Топнув ногой, Галя прерывает пустую беседу: