Андрей Филимонов - Рецепты сотворения мира

В одиночестве лезет на ум странное. Нездоровые мысли бродят в голове одинокого человека, как пациенты по коридорам дурдома. Лежа на спине, Дима смотрел в паутину и думал, какая жалость, что Галя испытывает неприязнь к столичной жизни. Чувство страха, маскируемое чувством юмора, мол, не имею большого интереса к Большому театру.

Он уважал в своей жене всё, даже непонятное. Но сам по себе предпочел бы Москву. Там хотя бы есть тротуары. А в Большой ходить не обязательно. Однако штука в том, что он давно уже не сам и не по себе. Поэтому мается сейчас один в Сибири и готов терпеть, сколько понадобится, лишь бы получить жилье.

Однако в очереди на квартиру стоял весь завод и лично главный инженер. У молодого специалиста мысли о будущем были как щи – кислые. Жрать тем временем нечего. Отправляя ползарплаты в Иваново, Дима сидел на картошке с крупой и не отказывался только от курева. Из Иванова в ответ приходило унылое:

«Милый Димуська!

Не могу понять, почему ты молчишь? Уж не хвораешь ли ты? Я в очень плохом положении. Со среды пошла третья неделя, как я хвораю. Сил никаких нет. Лежу одна, как собачонка. Спасибо Нюре с Андреем, а то бы подохла. МВ ни разу не зашла в комнату, Виктора попросила сходить в аптеку. Он больше не приходил и лекарства не принес. Очень плохо с сердцем. Не поправляюсь потому, что голодная. Есть ничего не могу, а что съем – сейчас же вырвет. Мне уж все равно, только бы не мучиться. Мне предлагают по состоянию здоровья получить инвалидность. Завтра нужно идти во ВТЭК, но я, наверно, не пойду.

Деньги получила, спасибо. У тебя, конечно, на уме 100 упреков, но мне все равно. У меня грязь в комнате, пол не метен две недели, посуда грязная, лежу хуже собаки. Вижу, что никому не нужна. Ребенок заброшен. Что ест – не знаю. В голове все путается. Вот и всё. Я даже перестала ждать твоих писем. Ты ведь злой и несправедливый. Не пиши. Если мать бросила, то про тебя что говорить. Будь здоров и счастлив. Целую крепко. Галя».

После прочтения тоска наваливалась, как подушка, и ноги отказывались идти на вокзал. Было страшно заплакать под музыку среди толпы. Чужие люди, а все равно неудобно.

Занимающий в комнате вторую койку пожилой – сорокалетний – Михалыч успокаивал:

– Сибирь, сука, вредная. Слезы и неволя.

Он вкалывал на заводе грузчиком. До этого воевал, до войны сидел. Такая биография в Советском Союзе тиражировалась миллионами экземпляров. Михалыч не любил вспоминать прошлого, не мечтал о будущем, он кайфовал в текущем моменте. По выходным жарил на примусе вымя и лакомился разливным пивком. Приглашал Диму разделить с ним трапезу. Дима вежливо отказывался. Во-первых, нечем ответить. А главное, ужасный вкус. Вымя – говно, пиво – моча. Михалыч не обижался. Сочувствовал заброшенному в стесненные обстоятельства. А что? Каждый имеет право считать свою жизнь трудной. Особенно если с детства сидел на хорошем месте у окошка или на пляже с газеткой, не зная горя. Во время войны летал, как бабочка, по воздуху. Кнопку тык, бомбу хлобысь – и ауфвидерзеен! Не война, а танцы в доме культуры.

Только одна вещь из жизненного багажа соседа возбуждала в Михалыче интерес. Море, которое Дима видел своими глазами.

– Какое оно? – допытывался Михалыч. – Правда, что ли, без берегов? Совсем черное? А в Белом вода как молоко, что ли? Не верю!

Сибиряк по природе нигилист, ни во что не верит, но с удовольствием интервьюирует пришельцев. Слушает в охотку, так что у рассказчика язык распускается, как цветок. Перед лицом Михалыча Дима чувствовал себя морским волком. Брехал от всей души, перелистывая соленые волны, как страницы завиральных средневековых атласов. Бессовестно населил Черное море китами, в которых лично бросал гарпун. Хвастал знакомством с аргонавтами. Добавил пиратов под веселым роджером. Куда без них? Сосед наслаждался. Вымя, море. Что еще нужно рабочему человеку?

– Сеанс! – жмурился он, блаженно облизывая ложку.

С ним было хорошо. Жаль, что его арестовали, когда на заводе случился пожар и следователю приглянулась биография И.М.Петрова, судимого в тридцать седьмом по пятьдесят восьмой. Михалыч тогда строил оперный театр в Новосибирске и торжественно обещал закончить к двадцатой годовщине Великого Октября. Но вредная японская разведка любой ценой старалась испортить нам праздник. С этой целью она вербовала изменников. Рихард Зорге предупреждал из Токио: Михалыч – вредитель, ему прислали чемодан золота для осуществления саботажа через подкуп и спаивание строительных бригад. В новосибирском НКВД трудились романтики с богатым воображением. Разве что художественного вкуса им не хватало самую малость. Иван Петров с чемоданом самурайского золота – придет же такое в голову! Умный Михалыч не подписал бредятины, которую они сочинили. Отрицалово спасло ему жизнь. Остальных японских шпионов пустили в расход, а этот сохранил себя для новых процессов. После войны томское следствие было страшно признательно грузчику за его довоенное упрямство. Дело ему оформили без проволочек и в лучшем виде. Михалыч пошел на второй срок.