Бенджамин Леберт - Небелая ворона

«Мне щекотно», — прошептала она. У меня по коже пробежал противный мохнатый холодок. Она отвернулась от меня, выставив спину. Я не понимал, как попасть к ней в постель, не отнимая рук от ее тела. Да еще и без щекотки. Сам не знаю как, но у меня получилось. Я пытался стянуть с нее трусы и чувствовал, что она мне помогает. Двигая бедрами. Я мысленно молил Бога, чтобы у меня не начался понос. Со страха я даже не рискнул снять свои трусы. Член сам из них выполз. Я обнял Кристину за живот и крепко прижал к себе. Мне показалось, что ее ягодицы вжимаются в мой член. Трутся об него. Они стали совсем мокрыми. Все ее тело стало влажным. Мое тоже. Она слегка раздвинула ноги. Член все еще терся об ягодицы. Я соскользнул чуть ниже. Водил им взад-вперед. Пока она не протянула руку и не взялась за него, направляя в нужную сторону. Медленно я вошел в нее. И тут она кончила. И мы начали снова. В первую секунду из меня чуть-чуть вытекло. Я обнял ее. Было такое чувство, что я вхожу в масло. В висках стучало. Этот стук сводил с ума. По телу метались молнии. Я знал, что никогда не захочу, чтобы это кончилось. Никогда. Что-то царапало и ласкало одновременно. Бедра Кристины ходили ходуном. Почему-то запахло маслом. Выпечкой. Рождественскими пирогами. Я завел руки под ее футболку. Схватил ее груди, сжал. Соски напряглись и вылезли из-под моих пальцев. Она застонала. А мне хотелось заниматься этим всю оставшуюся жизнь. Но я не выдержал. Все было такое теплое, член скользил как по маслу вверх-вниз, бедра Кристины двигались все быстрее, стук моего сердца отдавался в ушах, колени дрожали, все тело сжалось, я больше не мог сдерживаться, и в тот самый момент, когда раздался громкий голос: «Сволочи проклятые!» — я кончил.

Генри продолжил:

— Это был голос Йенса. Конечно. Чей же еще! О нем я совсем не думал. Похоже, что и она тоже. Прошло какое-то время, прежде чем я понял, что случилось. А он уже выскочил из комнаты. Наши тела разлепились. Мое сердце стучало неприятно быстро. Член и трусы стали липкими. Кристина вскочила, остановилась перед кроватью и все время бормотала: «В его постели, в его постели…» А потом: «Мы должны пойти к нему. Иди вперед, я совсем ничего не вижу». — «И что мы ему скажем?» — «Там посмотрим, но мы должны пойти к нему».

Я вышел из комнаты первым. Понятия не имел, куда идти. Не знал, где он может быть. И у меня не было желания открыть какую-нибудь дверь и оказаться в спальне у бабушки или родителей. Кристина положила руку мне на плечо. Темень жуткая. Мы на ощупь спустились по лестнице. Он валялся в гостиной на полу. Как огромный мешок. Я наклонился и погладил его по плечу. «Оставь меня в покое!» Я сказал, что мне очень жаль. Кристина сказала, что ей тоже очень жаль. Ответа не было. Мы снова поднялись наверх. Я лег к ней в постель и прижал ее к себе изо всех сил.

Весь следующий день Йенс не разговаривал. Мы поехали домой, без рок-н-ролла, без болтовни. Несколько недель Йенс не давал о себе знать. Видимо, даже не выходил из дому. У него ведь холодильник просто забит продуктами, они не портятся гораздо дольше, чем за какую-то пару недель.

Длинная пауза. Мои мысли плутают по мерзким лабиринтам. Но его голос снова возвращает меня в купе:

— Ты не спишь?

— Нет.

Смотрю в окно. Огромные снежинки бьются в стекло, приклеиваются на короткое время, а потом летят вниз, чтобы растаять. Думаю о том, что там холодно. А в купе тепло. И все равно я замерз.

— Ты можешь себе представить, как это ужасно — везде и всегда страдать от поноса? Когда ты почти никуда не можешь пойти?

— Понятия не имею, как это ужасно. И не хочу больше слушать.

— Вот в этом-то и проблема. Никто не хочет слушать. Даже врачи. Когда я захожу в медкабинет и начинаю рассказывать, то врач говорит, что нужно принимать перэнтерол. Я просто не успеваю сказать, что он мне не помогает.

Мы снова молчим. Потом он откашливается.

— Пауль, что такое любовь?

— Боль, невыносимая, ужасная боль.

— И ничего больше?

— Ничего.

— А я так не считаю. Любовь — это нечто великое, блестящее, чудесное. Волшебный эликсир жизни. Она определяет все человеческие устремления. В конце концов, человек стремится только к любви. Все, что он делает, направлено только на то, чтобы добиться любви. Любить значит расстаться со страхами. Перестаешь бояться даже самого себя. И других тоже. — Он медлит. — Этот проклятый страх, — заводится он, теперь уже со злостью, — этот противный, всепожирающий страх. Почему нельзя воспринимать вещи спокойно, не напрягаясь? Все было бы гораздо проще. И можно было бы двигаться вперед.