Амели Нотомб - Гигиена убийцы

— Толку-то, тоже мне жизнь!

— Мне продолжать или вы сами расскажете? Ваша память, похоже, восстанавливается.

— Продолжайте, прошу вас, мне безумно интересно.

— Тем лучше, потому что до конца еще далеко. Для вас это было большое событие, ибо единственное, чего вам до тех пор не хватало, — это общества ровесников. Вам не довелось узнать, как уныла жизнь детей, не имеющих ни братьев, ни сестер, ни друзей; в школу вы, конечно, не ходили, стало быть, не могли подружиться с одноклассниками, но у вас появилось кое-что получше: подружка, прелестная маленькая кузина. Вы стали неразлучны. Желаете, чтобы я уточнила, откуда почерпнуты эти подробности?

— Из вашей фантазии, я полагаю.

— Отчасти. Но фантазии необходима пища, господин Тах, а эту пищу дали мне вы.

— Прекратите то и дело отвлекаться и рассказывайте о моем детстве, я сейчас разрыдаюсь.

— Вы все шутите, как бы и вправду не разрыдаться. Судьба подарила вам слишком счастливое детство. У вас было все, о чем только можно мечтать, и даже более того: замок, огромное поместье с лесами и озерами, конюшни с лошадьми; вы жили в довольстве, приемная семья вас обожала, гувернер не слишком донимал ученьем и к тому же часто болел, слуги не могли на вас надышаться, и главное — с вами была Леопольдина.

— Скажите мне правду: вы ведь не журналистка? Вы ищете материал для сиропного дамского романа, да?

— Сиропного? Это мы еще увидим. Я продолжаю свой рассказ. Разумеется, в четырнадцатом году разразилась война, но дети к войне легко приспосабливаются, особенно если это дети богачей. С заоблачных высот вашего рая сражения казались вам пустяком, не стоящим внимания, и никак не нарушали неспешного течения вашей счастливой жизни.

— Дорогая моя, вы непревзойденная рассказчица.

— До вас мне далеко.

— Продолжайте же.

— Шли годы. В детстве время тянется долго. Ну что такое год для взрослого человека? Для ребенка же год — это целый век, а для вас каждый такой век был золотым и серебряным. Адвокаты числят несчастливое детство смягчающим обстоятельством. Углубившись в ваше прошлое, я поняла, что смягчающим обстоятельством может послужить и детство чересчур счастливое.

— Зачем вы ищете для меня смягчающих обстоятельств? Они мне ни к чему.

— Посмотрим. Вы с Леопольдиной не разлучались ни на час. Вы просто жить не могли друг без друга.

— Кузен и кузина, история, старая как мир.

— Можно ли при такой степени близости говорить о кузенах и кузинах?

— Брат и сестра, если вам так больше нравится.

— В таком случае, брат и сестра, повинные в кровосмешении.

— Вас это шокирует? Такое случалось в лучших семьях. Это общеизвестно.

— Я думаю, дальнейшее лучше рассказать вам.

— И не подумаю.

— Вы действительно хотите, чтобы я продолжала?

— Вы меня очень обяжете.

— Я только того и хочу, но учтите, если я продолжу свой рассказ с того места, на котором мы остановились, он будет лишь бледным и бездарным дайджестом самого лучшего, самого своеобразного и наименее известного из ваших романов.

— Я просто обожаю бледные и бездарные дайджесты.

— Тем хуже для вас, вы сами этого захотели. Кстати, вы со мной согласны?

— В чем?

— В том, что я отнесла этот роман к произведениям с двумя женскими образами, а не с тремя.

— Я целиком и полностью с вами согласен, дорогая.

— Тогда больше я ничего не боюсь. Все прочее — литература, не так ли?

— Действительно, все прочее — моя литература. В ту пору у меня не было иной бумаги, кроме моей жизни, и иных чернил, кроме моей крови.

— Вашей — или кого-то другого.

— Она не была другим.

— Кем же она была?

— Этого я до сих пор не не знаю; но знаю наверняка, что другим она не была. Так я с нетерпением жду вашего дайджеста, дражайшая.

— Вы правы. Годы шли, и это были счастливые, очень счастливые годы. Вы с Леопольдиной никогда не знали иной жизни, и все же оба сознавали вашу непохожесть на остальных и ваше чрезвычайное везение. Заоблачные высоты вашего Эдема омрачило чувство, которое вы называете «тревогой избранных», — суть его такова: «Как долго еще может продлиться подобное совершенство?» Эта тревога — как и всякая тревога — до предела обострила ваше блаженство, одновременно сделав его хрупким, опасно хрупким, день ото дня все опаснее. А годы шли. Вам исполнилось четырнадцать лет, вашей кузине двенадцать. Вы с ней достигли пика детства — «зрелой поры детства», как назвал это Турнье. Вы росли в сказке и сами были сказочными детьми. Никто вам об этом не говорил, но вы смутно сознавали, что вас ожидает чудовищная деградация, которая затронет как ваши совершенные тела, так и не менее совершенные души. Неуравновешенные прыщавые подростки — вот каково было ваше будущее. И тогда… Я подозреваю, что именно вам пришел в голову безумный план, о котором пойдет рассказ.