Татьяна Алексеева: Выход где вход

Всевидящее око… 'Он думает о нас'… Маленькой Вере казалось, что только таким и может быть настоящий Пастырь — не о частностях, а обо всём мире радеющем, о всеобщем спасении и исправлении. А лист бумаги на столе перед вождём, развёрнутый в карту, как раз и символизировал узкую тропу и неторный путь, которые ещё нужно суметь проложить, прочертить по топкой и неосвоенной местности. И тот карандашиком вроде бы уже даже что-то на той карте намечал…

Потом, когда Вера подросла, она узнала про ужасы и репрессии. Но дурное воплощение идеала не отменяло самого идеала: вот так посмотреть сверху проницательным взглядом на карту, — и понять, где и что должно стоять и на каких местах находиться… Суметь вместить в себя целый мир, продумать в мельчайших деталях его устройство… Всё историческое, о чём она потом читала, не могло стереть из памяти поразившей в детстве картинки: вседержителя, склонившегося над картой и пестующего в своих замыслах, каким будет первый день мироздания, каким пятый, каким шестой…

Её заворожил сам масштаб вИдения и поставленных задач. А главное — образ будущего, сложившийся в голове вождя, образ несотворённого мира, ещё только ожидавшего своего воплощения и послушно замеревшего на карте. Немало лет прошло, прежде чем Вера поняла, что же ею движет: вот оно — думать обо всём мире, о его благе и нуждах, всё предвидеть, ничего не упустить.

'Кем ты себя возомнила?…', - протестующие слова Марины внезапно проникли в Верину душу, казалось, надёжно укрытую от мира коконом незыблемых представлений. Она ведь и в практическую реальность не могла вписаться, не соглашалась принять на себя отмеренные временем роли потому, что 'возомнила', будто способна на нечто особенное. Вера с ужасом припомнила, как ещё в институте бредила насущностью Великой Книги, где бы по-новому всё рассказывалось… Мечтала нарисовать свою собственную карту мирозданья. Но она так и не смогла дописать до конца хотя бы одну главу: на вдох энергии и вдохновения хватало, а на выдох уже нет… Черновик книги сплошь состоял из начатых и незаконченных предложений.

Иногда она брала листочки и что-то лихорадочно на них набрасывала. С высоты птичьего полёта это и впрямь выглядело как карта местности. План, черновик выдающегося труда, которым любой бы человек смог потом воспользоваться, чтобы найти дорогу к Самому Главному в жизни. Вера никому не рассказывала — даже Марине — о том, что пишет Книгу, способную, наконец-то, открыть человечеству его Истинное Предназначение, изменить существование на планете.

И вдруг Марина с нежданной лёгкостью её разоблачила, упрекнув в самомнении. А попутно и невольно напомнила Вере о том, что труд стольких лет пылится в ящике стола в трёх пухлых клетчатых тетрадках, и не имеет никаких надежд на будущее. Помятые и пожелтевшие закладочки между страниц отмечали места, которые нуждались в проработке. На некоторых закладочках стояли восклицательные знаки — значит, там были особенно ценные мысли, которые Вера считала уникальными и открывшимися только ей.

Краем сознания Вера поняла, что Марина не могла догадаться о Книге. Никто о ней не знал — даже Светлана Савельевна. Та так и осталась в наивном убеждении, что Вере помешали дописать диссертацию социальные неурядицы в стране, необходимость самой зарабатывать и кормить семью, оставшись без мужа. Вера умело запудрила ей мозги, скрывая правду… Не хотела она признаться научному руководителю, что работа над первоисточниками и перечитывание русской классики привело к необратимым последствиям: свет истины воссиял.

И теперь Вера ни за что бы не согласилась писать нудное филологическое исследование про 'что-то там у Пушкина'. А уж тем более, принявшись за Книгу, она не готова была смириться с ролью клуши, денно и нощно хлопочущей по хозяйству, что-то стряпавшей и толкавшейся по магазинам. Муж уплывал всё дальше… Общение с ним становилось всё более поверхностным, формальным. Домашние дела Вера старалась делать по минимуму. Все силы, внимание и мысли поглощала Великая Книга. Но объяснить это Кириллу было невозможно. Трезвый, скромный и практичный он даже вообразить не мог, что на свет со дня на день появится Книга, в которой на новый лад будет высказано и объяснено Самое Главное.

Пусть уж лучше он считает Веру несобранной и безвольной, пусть унывает и смиряется с беспорядком в доме. Это лучше, чем столкнуться с непониманием задачи, которую Вера ощутила как своё высшее предназначение. Если ради такого она появилась на свет, то тратить силы на борьбу с чужим скепсисом она не могла. И, ничего не объясняя, Вера каждую свободную минуту уединялась со своими тетрадочками. Самым желанным было — дождаться, пока все уйдут из дома, отключить телефон и погрузиться в размышления, лихорадочно записывая свои открытия.