Владимир Кормер - Наследство

Он поднял глаза на Наталью Михайловну, чтоб проверить, слушает ли она его:

— …Короче, троим из нас она нагадала близкую смерть… В том числе и мне… Один был член тогдашнего кубанского автономного правительства. Поскольку генерал Деникин повесил потом все правительство этой доморощенной Рады, то, вероятней всего, в том пункте пророчество исполнилось. Вторым был близкий мой приятель… Ходят слухи, что он в Америке, но от него у меня нет вестей уж несколько лет… Сам я тогда все допытывался у нее: какова же будет моя смерть? Расстреляют ли меня, скончаюсь ли я в тифу, вообще: насильственным будет мой конец или, более ли, менее ли, естественным? Но она не сумела ответить…

Размышляя о том, что сказал ей Муравьев, Наталья Михайловна отчасти соглашалась с ревнивым утверждением Андрея Генриховича, что, возможно, Дмитрий Николаевич хотел всего лишь снять с себя подозрение в благополучии — пусть относительном — среди всеобщего несчастья и разо рения, но полагала, что и это неплохо.

— О, смотрите, как Наталья Михайловна у нас легковерны-с! — кричал азартно Андрей Генрихович Проровнеру, который на следующий день явился к Анне (они ночевали у нее) чуть не с утра. — Как же! Мне, видите ли, безразличны мои потери, я думаю лишь о несчастье женщин! Скажите, Григорий Борисович, вы верите в это? Если несчастье женщин так трогает вас, то при чем же здесь эта цыганка с ее гаданиями?!

— Я вижу в этом голос рода… — рассуждал Проровнер. — Так оно и должно быть. Муравьев и Наталья Михайловна — люди одного сословия, одной касты… Это существует и имеет влияние на психику. Наталья Михайловна и должна его защищать…

— Вот как?! Голос крови?! Ах, рода!.. — Андрей Генрихович смотрел ошарашенно и опять взрывался: — Нет, вы мне скажите, а кто несчастнее?!

— Андрей Генрихович, я прошу тебя перестать, — вступала Наталья Михайловна. — Решай лучше, едем мы или не едем…

— А что тут решать-то?! — настаивала Анна, вбежавшая при этих словах в комнату. — Ты выйди на улицу, пойдем погуляем, посмотри, какая тут прелесть! Я тебе покажу места… А народ какой замечательный. Один Дмитрий Николаевич чего стоит!

Она подмигнула, но Наталья Михайловна не успела ничего сказать и только ощутила раздражение, когда Андрей Генрихович, услыхав про Муравьева, возопил:

— Да, в самом деле! Мы как раз только что с Григорием Борисовичем беседовали о нем… Вы говорите — остаться, — перебил он себя, потому что Анна глядела на него изумленно, еще несколько утрируя выражение. — Хорошо, мы подумаем, остаться нам или нет. Может быть, мы и останемся. Но разрешите лучше наши сомнения насчет упомянутой персоны. Вы давно его знаете?

— Да, хотя коротко сошлись мы только здесь, — ответила Анна. — А если он вам так интересен, то вы спросите о нем лучше вашу супругу — ведь они, кажется, знакомы ближе?..

Андрея Генриховича это не смутило:

— Да нет, — он досадливо отмахнулся, показывая, что никакие намеки его затронуть не могут. — Зачем мне расспрашивать Наталью Михайловну? Она не видела его пятнадцать лет. Я спрашиваю, что представляет он собою сейчас… Что, он действительно талантлив? Он кто — партийный деятель или ученый?

— Вы знаете, Андрей Генрихович, — Проровнер наморщил лоб, — здесь сложное дело… Потому что он если и партийный деятель, то из тех, которые любят оставаться в тени. Все хочет быть серым кардиналом. Никогда не известно в точности, чем он занимается, что он намерен делать, неизвестно, о чем он думает, кого он любит, сколько у него, наконец, денег, — ничего об этом не известно. Все ровно, спокойно, ниоткуда ничего не видно… Только хмыканья, покачивания головой, скорбные взоры… Но кое о чем мы, разумеется, догадываемся…

— А он правда потерял все, что имел? — живо перебил его Андрей Генрихович. — Вы уверяли вчера, что это так. Вы это знаете наверное?

— В том-то и дело, дорогой мой, что ничего не известно.

— Помилуйте! — Анна всплеснула руками. — Что вы такое говорите?! Человек лишился в России именья, дома, нескольких домов, и вы спрашиваете, много ли он потерял!

— Да, это так, — поспешно кивнул Андрей Генрихович, — но ведь это не обязательно значит все.

— Простите, — осторожно сказал Проровнер. — Справедливости ради я все же должен заметить, что вчера, говоря о потерях, я имел в виду не один… э-э… так сказать, материальный элемент… вернее, даже не столько материальный, сколько мистический, правильнее будет сказать, духовный элемент. Точнее, весь комплекс. Весь комплекс потерь, причиненных нам, — он судорожно глотнул от волнения, не в силах распутать фразу, его подвижное удлиненное лицо с большим, чуть не от уха до уха, сардоническим ртом, искривилось, — причиненных нам нашим разрывом с Россией…