Владимир Кормер - Наследство

— Ну-с, — предложил тот. — Вы как будто должны были узнать что-то о деньгах…

У Мелика екнуло сердце:

— Как, как вы сказали?

Джентльмен нахмурился и погрозил ему коротким крепким пальцем,

— Это ты оставь! — приглушенно рявкнул он, перейдя на ты.

— Я все-таки не понимаю, — попробовал артачиться Мелик; мурашки ползли у него по скулам, он надеялся только, что в тусклом коридорном свете джентльмен этого не углядит. — О чем вы говорите?

— О деньгах!

— Деньги — прах! — из последних сил хитрил Мелик. — Счастье не в деньгах…

— А в чем?! — неприязненно приподнял тот густую бровь.

— Счастье в том, чтоб… исполнить… предначертанное…

— Что-о-о-о?! — набычился тот, сжимая пальцы в кулак. — Эт-то ты оставь! Оставь! Мне кажется, если уж был договор, то какого черта, а?

Он полез за пазуху, и тут же что-то взорвалось — Мелик узнал его и бросился к нему, удерживая его руку, чтобы он не трудился понапрасну.

— Ах, извините меня, извините! — вспыхнул он. — Я… я сразу не признал вас, я сразу не понял! Я последнее время в каком-то страшном волнении… даже видеть стал хуже!.. — (Тот вынул из кармана очки в золотой оправе, потер стекла о серебристый ворс толстого колена, водрузил их на прочный нос и уставился на Мелика.) — Извините, — засуетился Мелик, — я ужасно волнуюсь. Вот и давеча, видите, хлопнулся в обморок. Стыдно, я понимаю, в такую минуту… Сробел… сомлел… Я понимаю: церемония подписания — и вдруг… такое. Виноват. Вы, впрочем, наверное, к этому привыкли… Но не подумайте, что я подписал сгоряча. Нет, нет, это было вполне сознательным, глубоко обдуманным шагом. Я давно стремился к этому… Я знаю, мой отец, — он кивнул в сторону спящего, — работал у вас, теперь он временно… э-э… выбыл из строя… Я хотел бы по мере сил… не то чтобы занять его место, нет, это, конечно, невозможно, но в принципе… тоже послужить!.. Я верю, что буду полезен. Кое-что я уже сделал. И сейчас я пришел не с пустыми руками… Я все эти дни работал, и вчера и сегодня… Если позволите, я изложу…

— Хорошо, — одобрил тот. — Только тезисно, тезисно…

— Да, да, самую суть. Это давняя моя работа. Нет, нет, завершенного текста еще нет, в ближайшие дни доделаю и отпечатаю набело. Но основное уже найдено. Называется… «Оправдание Иуды»… Мне кажется, это представляет интерес?.. — («Вне всякого сомнения», — прогудел собеседник.) — Интересно, правда? Тем более что у меня этих оправданий не одно, а целых пять! Если позволите, я начну…

Он достал из кармана смятые листочки, которые нащупал еще сидя у Тани.

— …Так вот, — он близоруко сощурился, потому что и в самом деле видел все как сквозь сито. — Я начинаю с юридического оправдания. Оно элементарно, я даже удивляюсь, как это раньше такое никому не приходило в голову!.. Я опускаю обстоятельства дела, они достаточно известны. Перейдем прямо к проблеме. В Евангелии от Луки сказано: «…вошел же сатана в Иуду…» (Лк. 22, 3). То же самое у Иоанна: «И во время вечери, когда диавол уже вложил в сердце Иуде…» (Ин. 13,2); и далее опять: «…и после того куска вошел в него сатана…» (Ин. 13,27). Что все это значит? Это значит, говоря по-нашему, что Иуда был «одержим бесом», верно?! А раз был «одержим бесом», то, стало быть, в согласии с общераспространенным толкованием этого идиоматического оборота, — невменяем! А раз невменяем, то и вины на нем нет! Ему нельзя вменить в вину совершенные им действия, его нельзя за них судить! По любому из ныне имеющих обращение в мире кодексов уголовного права, он не подлежит преследованию в судебном порядке, а по прохождении медицинской экспертизы должен быть направлен в психиатрическую клинику с целью принудительного лечения. Итак, он действовал в состоянии умопомрачения, и, разумеется, возникшее у него впоследствии чувство вины, послужившее причиной самоубийства, также было обусловлено тяжелой нервной депрессией, то есть было в значительной мере иллюзорным, галлюцинаторным…

— Неплохо, — похвалил собеседник. — Хотя и не совсем точно. Лучше было, например, сказать: к нему неприменимы санкции, предусмотренные… Ну, да это неважно.

— Я учту… Второе оправдание носит характер морального, этического. Мы сказали: был невменяем. То есть действовал как бы помимо себя, помимо своей воли. Был бессилен действовать иначе. Пробовал, конечно, страдал, рвался, но удостоверился в своем бессилии, в ограниченности своего разума, в немощи своей воли. Но ведь в этическом плане это — высшее, чего может достичь человек! Не иметь своего, отдаться целиком во власть обстоятельств, исполнять предначертанное! Благородный стоицизм! Римское воспитание! Amor fati, как говорили древние. Любовь к року, уважение к року. На, Пет, не больно! Идущие на смерть приветствуют тебя! Безумие с этой точки зрения — крайняя, высшая форма нравственного поведения. Этическое, доведенное до своего логического предела! Величайшая мудрость, дар богов! С идиотской ухмылкой наблюдать, как сталкиваются миры, рушатся человеческие жизни, искореняется красота. Священное безумие. Сколько усилий тратим мы, люди изнеженного века, на то, чтобы выработать в себе такое отношение к бытию! Мы бунтуем, мы не можем вписаться, мы своевольничаем. А здесь, в едином порыве — самоотречение, отказ ото всего, и от самого себя прежде всего! О, это подлинно Великий Отказ! В смелом опыте над самим собой постичь, что для тебя нет безграничного многообразия возможностей, что ты — конечен, замкнут, что ты достиг своего порога!.. Это я перешел уже к третьему, философскому оправданию… Так вот… добраться до порога, увидеть, каков он, твой порог, и тем самым познать самого себя! Сказать: разговоры о бесконечных человеческих потенциях — болтовня! Сказать: есть судьба, рок, или есть незыблемые законы естества, — как ни назови — а выше ж… не прыгнешь! Надежды нет! Все твои ужимки, прыжки, увиливания, творческие потуги ведут тебя лишь к твоему порогу. Тебе не суждено иного. Какое сладостное знание! И ясно из этого рассуждения: предать Бога, чтобы разом, одним махом дойти до предела, — это наиболее полный изо всех мыслимых акт действительного самопознания! Все остальное — исповеди, философские автобиографии — пустая эквилибристика, которую изобретают для того, чтобы спрятать поглубже истину! Нет, только предать Бога, воплотившегося, вочеловечившегося, то есть предать не фигурально, а ощутив Его живую плоть в своих руках, — только это открывает человеку адекватный способ постижения собственной сущности…