Владимир Кормер - Наследство

Еще один ход долго оставался для нее нерасшифрованным, хотя возникал часто, — «Понсов». Наталья Михайловна предполагала вначале, что это сокращенное наименование организации (последняя часть явно расшифровывалась как «научный совет»), потом решила, что это чья-то резиденция, сельцо, где расположился этот институт (вроде Панкова), и лишь затем поняла, что это субъект из плоти и крови. В один прекрасный день Понсов появился у нее, расшаркиваясь, кланяясь и улыбаясь. Он принес Наталье Михайловне торт и коробку конфет, и Наталья Михайловна, приняв незаслуженные дары и глядя на него в продолжение вечера, сообразила, кто он и в чем тут дело. Он был вылитый гоголевский Чичиков, но только Чичиков современный, который еще успел прихватить конец войны в парашютно-десантных войсках под Кенигсбергом, окончил после демобилизации какие-то юридические курсы, поработал следователем районной прокуратуры и лишь затем уже, то ли согрешив, то ли заскучав от однообразных и тяжких обязанностей, отправился искать счастья в столицу, где его и вынесло неизвестно как на «внедрение кибернетики». Тронутая слегка сединой голова его была коротко острижена «под бокс», затылок был прям и составлял одну линию со спиной, впереди торчала гангстерская или фельдфебельская нижняя челюсть. Он ходил в костюме спортивного покроя, водил автомобиль, но по душевному складу был Чичиков.

С ним два мотива — один, правда, не новый — перекрыли все остальные. Во-первых, появился некий отставной генерал-покровитель, у которого Понсов с ее сыном теперь часто по вечерам пили на кухне чай и намечали планы многоцелевых операций. Хуже, однако, было другое — то именно, что с некоторого момента в их беседах Наталья Михайловна слышала без конца повторяемое: «первый отдел, первый отдел». Наталья Михайловна долго не понимала, при чем тут «первый отдел», то есть секретная часть; не удержавшись, спросила однажды у Чичикова: «Егор Петрович, а что же секретного в вашей работе?» и только из тарабарщины, которую он посыпал в ответ, смекнула. Они намеревались объявить свои разработки секретными, чтобы их не други не имели доступа к материалам, не имели возможности сказать, что все это — ерунда и никакого смысла не имеет. Сама Наталья Михайловна была убеждена, что последнее справедливо, и не ошиблась.

Скандал не замедлил разразиться. Специально составленная комитетская комиссия, и в ее составе приглашенный со стороны кандидат наук, математик, затребовав секретные материалы «группы Леторослева и Понсова», увидела только испещренные формулами и стрелочками с кружками листки, и чем дольше толковал Леторослев стороннему математику про «информацию, пропускную способность канала, избыточные коды», и чем громче вопил Понсов: «Генерал Аксельбантов поручил мне!..» — тем подозрительней комиссия внимала претензиям старого генерала, а математик, краснея, что подставляет ножку коллегам, но исполненный сознания ответственности и долга, бубнил: «Непосредственно практического применения не имеет и секретного ничего нет».

Уволясь из этого Комитета всей группой, они некоторое время сидели без работы, продолжая, как утверждал сын, начатую тему и ожидая, кажется, что вот-вот комитетское начальство одумается и позовет их обратно. Потом кто-то из друзей-инженеров, устроясь первым в другой Комитет, убедил новое начальство, что такой человек, как Леторослев, им необходим до зарезу. Началась новая история, как две капли воды похожая на предыдущую, и снова была «группа прорыва», «первый отдел», и проблема снова оказалась «в руках посредственности». Только если прошлая операция заняла два года, то на сей раз хватило нескольких месяцев, и снова было сидение дома, работы продолжались, и Понсов-Чичиков, взявши руководство на себя, твердыми шагами отставного служаки обивал пороги комитетов и министерств, убеждая на своем военно-птичьем языке «внедрять кибернетику» и обещая представить «единственного в своем роде математика, который один лишь и способен решить все специфичные для данного ведомства проблемы».

Однако слава о них уже прокатилась, их уже знали, и хотя, как объяснил Наталье Михайловне тот же прежний сослуживец сына но Лаборатории, грустный скептик, хотя то, что предлагал Леторослев, было не вполне все-таки бессмысленно, никто уже не хотел связываться с ними и рисковать. Генерал Аксельбантов тоже лишил их своего покровительства. К тому же и вид у сына был теперь далеко не самый свежий: сидя периодически без денег, он обносился, да и вообще постарел. Но главное, он потерял уверенность в себе, хорохорился, но разговаривать с людьми, предлагая им свои услуги, вовсе не мог, особенно с начальством; начинал не к месту хихикать — не угодливо, а раешничая, — читал стихи, запинался, заикался (опыт, неудачи ничему не научили его), на короткое время загорался, но, обещая прийти назавтра продлить беседу, уходил уже обреченно. Энергия у него еще была, носился он еще довольно быстро, но быстрей, чем прежде, и бросал начатое. Понсов тоже постарел, поседел, обтрепался, и машина его едва ходила, бренча всеми составными частями, а чаще стояла, как он выражался, «на консервации». Остальные из компании, облагоразумясь, постепенно осели по разным учреждениям. Этим двоим пришлось спуститься на уровень ниже, предлагать свои таланты второразрядным институтам, трестам чуть побольше того, в котором служила Наталья Михайловна. Года на полтора они осели в ветеринарном эпидемиологическом центре, там опять был взрыв энтузиазма, сын много работал, и к концу срока у них было достаточно материала, чтобы Понсов мог защитить диссертацию, в которой, естественно, сам он не написал ни буквы. Но они решили, что защититься должен именно он (Леторослев, конечно, не мог представить себе — себя, защищающим в сорок лет халтуру по внедрению кибернетики в ветеринарное дело), что так им будет легче пробиваться. Получив аттестат, Понсов, безусловно, сразу сделал все, чтобы заставить своего приятеля уйти из этого центра, ибо резонно полагал, что с ним все рано или поздно закончится как обычно, а бывший десантник испытывал уже усталость от похождений и хотел дожить свой век в этой тихой заводи мирно. Он нашел ему другое место, Леторослев не согласился и, взбешенный таким вероломством, отплатил тем же, рассказав всем о диссертации. В центре, конечно, и без того догадывались обо всем. Наталья Михайловна была возмущена, хотя отчасти предвидела все это, но сына уже ничто не могло остановить. Опять началась заварушка с «первым отделом», теперь уже они обвиняли друг друга в нарушении секретного режима и использовании секретных документов; опять появилась комиссия: было назначено общее собрание, на котором общественность требовала отдать мошенников под суд, а кто-то кричал о психиатрической экспертизе. Оба приятеля оказались на улице и разошлись, не попрощавшись.