Петр Горелик: Навстречу смерти

– Жалко, что говорить. Да один ли он?

Старшина на мгновение задумался, разгладил несуществующие складки гимнастерки под ремнем, и веселые искорки заиграли в его глазах.

– А жеребенка помните, которого на переправе убило? Какую царскую закуску приготовили тогда солдаты из жеребятины! Все вперемешку, товарищ майор, – и тяжелое и радостное, грустное и смешное.

– Да, вперемешку, только не поровну. Больше тяжелого, а хорошего – чуть. Жеребенка я, впрочем, тоже помню. Помню, как пальцы облизывал. Я такого мяса прежде никогда не едал. А сюда Вас, Семен Игнатьич, чего занесло?

– От батальона. Ночами грузим имущество – мины, взрывчатку. Вчера две машины лопат отправили. Счастливые ночи тоже выпадали: не беспокоили, давали отоспаться.

– А мне эшелон с танками ждать. Еще увидимся, Семен Игнатьич.

Мог ли я тогда знать, что и на этот раз старшина окажется таким же нужным и полезным человеком, как на Друти?

С радостным чувством от встречи с фронтовым знакомым я вошел в горницу. К моему приходу отнеслись равнодушно. Видимо, к появлению нового человека привыкли. Пожилой старший лейтенант, по эмблемам – сапер, переставил со скамьи на стол полевой телефон и освободил мне место. Я поздоровался и назвал себя. Напротив меня сидел молоденький лейтенант пехотинец, на красивом лице которого след заячьей губы казался совершенно неуместным. Гимнастерка первого года носки выделялась складской свежестью на фоне старого, поношенного обмундирования двух других офицеров. Не выдержав моего взгляда, лейтенант встал и назвал себя:

– Егор Трунов, можно просто Гоша.

Назвали себя и другие. Лейтенанта справа звали Федор. Сапер представился Иваном. Я переспросил:

– А по отчеству?

– Алексеевич.

Так состоялось знакомство.

Я достал из рюкзака банку американских сосисок и хлеб. Мне передали флягу. Это был тест на доверие. Я отхлебнул и предложил сосиски. Американец не понравился.

– Пресная еда, на закусь не тянет, ни соли, ни перца, – сказал Егор. Не знавшее бритвы лицо лейтенанта выдавало неопытность в питии.

Его сосед, лейтенант-артиллерист, не преминул съязвить:

– Чья бы корова…

Пехотинец молча проглотил упрек. Лишь шрам над губой сделался лилово-синим, и лицо его исказила досада.

Помолчали… Фляги хватило еще на один круг.

– Надо же, знакомого старшину встретил, вспомнили Друть. А вы о чем так горячо спорили? – спросил я у сапера.

– Да вот прочитали небольшую заметку. – Сапер показал на фронтовую газету, с которой уже убрали еду. – Пишут, что где-то на юге в который раз, чуть ли не в сотый, солдат повторил геройский подвиг Матросова. Закрыл собой амбразуру. Федор, – сапер кивнул в сторону артиллериста, – не верит, думает, что пропаганда.

Чувствовалось, что старший лейтенант не просто не одобрял взглядов Федора. Ему, по всей видимости, вообще было чуждо сомнение в истинности печатного слова.

– Ничего ты не понял, – вскипел Федор. – Может, все это так и было. Может быть, и нашелся дуралей, полез на амбразуру. Может, человеку жить надоело, невмоготу стало тянуть солдатскую лямку. Или получил от девчонки письмо с отказом. Не знаю. Но не верю, что заставила обстановка. Только глупость могла заставить. И не верю, что пошел по приказу. Это какой же изувер прикажет солдату кончать самоубийством? А это и есть самоубийство. Героизмом тут не пахнет, потому как без пользы для дела.

Эту связь героизма и пользы для дела Федор особенно выделил голосом и всем своим видом.

Я посмотрел в лицо Федора. Его ясные голубые глаза говорили мне больше слов. “Что с него, со старика, возьмешь, – прочел я в его глазах. – Человек он добрый, надежный, но темный, затурканный. До него не достучаться, полная безнадега”.

– Как же без пользы? – спокойно возразил сапер. – Чего ты кипятишься? Подумай, рота-то поднялась, пошла вперед. Об этом и пишут. Все очень просто.

– Как же. Не слишком ли просто все это ты себе представляешь?

Спокойный тон старшего лейтенанта вывел Федора из себя. Казалось, плотину прорвало, и он бросился чуть ли не с кулаками.

– Так телом и закрыл? А шмайсер немецкий так и замолчал? У их пулемета пятисотпатронная лента. Одной длинной очередью ствол дерева перерезает. Даром, что ли, в окопах его называют древорубом? Что наше тело для ливня пуль? Ничто. В один миг перережет и будет поливать роту. Не больно продвинешься. Бревно бы подтолкнуть к амбразуре, гранатами забросать немцев – это было бы с пользой. Но об этом не писали бы в газете, и не было бы никакого героизма. А так и рота не пошла, и тело осталось лежать навеки.