Петр Горелик: Навстречу смерти

Мы выехали затемно на следующий день. Нас отделяли от Новозыбкова 130 километров. По рокаде, выглядевшей на карте как гомельское шоссе, можно было добраться довольно быстро. Но мы поехали на восток, проселками и лесными дорогами, по которым предстояло скрытно вести прибывающие танки.

Солнце уже золотило верхушки сосен, когда машины подошли к опушке лесного массива. Сквозь густоту сцепившихся крон не пробивался свет. Черная стена непроснувшегося леса стояла перед нами. Впереди был таинственный сумрак. Узкая, едва накатанная дорога вилась между стройными стволами. Свет фар выхватывал застывшие в неподвижности сосны и тут же возвращал их сумраку, подчиняясь поворотам извилистого пути. Лес постепенно оживал. На смену отступавшей темноте от остывшей за ночь земли поднимался туман. Дорогу стало едва видно. К полудню дорога очистилась. Только в низинах оставались клочья тумана. Сильный запах хвои и испарений земли смешивались в душном воздухе проснувшегося леса.

Карта показывала, что лес этот протянется на много километров до Светиловичей на Беседи. Мы проехали Чечерск, несколько редко встречавшихся населенных пунктов. Война, прошедшая по этому партизанскому краю, оставила зримые следы – безлюдье и торчащие остовы печных труб. Переехали Проню и свернули на Светиловичи. Здесь я наметил привал. Мост на Беседи прогибался под нашими будками. О переправе танков по нему нечего было и думать. Выручить мог только брод. Безуспешные поиски надежной переправы заняли остаток дня, и нам пришлось в Светиловичах заночевать.

До Новозыбкова оставалось пятьдесят километров.

Утром продолжили поиски. К обеду нам повезло. Мы провесили направление брода и, оставив одну ремонтную бригаду на Беседи, продолжили путь. Солнце уже приближалось к закату, когда впереди показался Новозыбков. Вправо и влево от дороги поле было заставлено штабелями укрытых маскировочными сетями ящиков с боеприпасами. Ближе к станции, в тени пристанционных деревьев, стояли выгруженные ночью орудия и тягачи. Станция выглядела пустынной, ничто не напоминало работы, проделанной короткой майской ночью.

Наш эшелон задерживался. Комендант указал мне уцелевшую хату. Здесь офицеры ожидали грузы для своих армий. Крытая соломой хата стояла в самой гуще замаскированных боеприпасов и имущества. Два осокоря, как часовые, охраняли ее. На эти ориентиры, оставив будку с ремонтниками вблизи станции, я и пошел.

Смеркалось. Я вошел в настежь открытую дверь. В сенях солдаты кружком сидели на разостланном поверх сена брезенте. Старшина раздавал хлеб и консервы. В приоткрытую дверь в горницу видны были офицеры, ужинавшие за небольшим столом. На дальней стене маятник чудом уцелевших ходиков отсчитывал время. Я смотрел, не решаясь внезапным появлением прервать оживленный разговор офицеров. Их было трое. Чувствовалось, что они не первый день знакомы. На газете хлеб, нарезанные ломти сала, банка тушенки. Фляга переходила от одного к другому.

Вдруг что-то щелкнуло в памяти и заставило оглянуться на старшину. Да, это был тот самый старшина из армейского саперного батальона, из “хозяйства Сакса”, мой давний знакомый по переправе близ Рогачева. Он тогда, в начале весны, строил мост на Друти и пропускал наши танки. Натерпелись мы с ним под огнем немцев, пока переправляли два танковых полка, а потом несколько ночей вытаскивали застрявшие в болотистой пойме машины. Он, как ребенок, смеялся над вспомнившейся мне строчкой из Чуковского “Ох, и трудная это работа – из болота тащить бегемота” и танки стал называть “бегемотами”. Да, это был он, бесстрашный и опытный старшина инженерных войск. Те же нависшие густые брови, усы, тот же добрый взгляд. Та же выправка, подтянутость и удивлявшая еще на переправе аккуратность в одежде. Подумал: сейчас окликну его, и он ответит своим не по комплекции густым басом.

– Здравствуйте, Семен Игнатьич! Узнаете?

– Как же, товарищ майор, помню и вас, и ту, трижды будь она не ладна, переправу. Погодка была такая, что только с бабой под кустом лежать. А мы под огнем в обнимку со страхом. Разве такой ад забудешь? А все же выкарабкались. И дело вроде сделали.

– Все помню, Семен Игнатьич. Особенно молоденький лейтенантик из головы не выходит. Как вспомню его, так вся картина перед глазами. Ладный такой, в новом обмундировании он стоял на льду. И вдруг то ли в него, то ли рядом ударил неразорвавшийся снаряд, лед под ним проломился, и перевернувшаяся льдина накрыла его. Ребята бросились к нему, но его, беднягу, унесло подо льдом быстрым течением. Жалко мальчишку. Он как будто чувствовал недоброе, все мне рассказывал о своей сестре, оставшейся в Москве, собирался дать ее адрес на всякий случай. Он ведь только несколько дней на фронте, не обстрелян и сразу попал в такой ад на переправу, боялся, что может погибнуть.