Александр Ласкин - Дом горит, часы идут

Сначала одна подпись, потом другая… Наконец, бумага поступает на главный этаж.

Так принимали решение о помощи войсками. Поэтому солдаты появились тогда, когда они были не нужны.

Оставалось пересчитать потери. Попросить родственников громко не разговаривать и разбиться на группы.

Уж насколько солдатам это не свойственно, но они передвигались так, словно на них не ботинки, а сандалии.

Безо всяких приказов они поняли, что сейчас спастись можно только тишиной.

Представляете: люди стали тенями, и только луна уж очень откровенно повисла среди облаков.

Чаще луна открывается одной половиной, а тут опустилась к самым крышам и видна вся целиком.

Наверное, она сторожит Колю. Не хочет, чтобы к нему приближались посторонние.

Голодный пес отошел в сторону. Скорее всего, его смутила не кровь, а пристальный взгляд с небес.

Еще пса испугали голоса. Он знал, что в этих домах живут люди, но из каждого окна слышался вой.

Трудно описать эту картину. Лишь один человек нашел соответствующие слова.

Как видно, ему помогла нелюбовь к евреям. Может, и шевельнулось сомнение, но неприязнь оказалась сильнее.

Писал он, правда, о киевском погроме. Впрочем, все погромы заканчиваются одинаково.

“По ночам наступает средневековая жизнь. Среди мертвой тишины и безлюдья начинается душераздирающий вопль. Это кричат жиды”.

Кажется, слово “безлюдье” тоже имеет отношение к евреям. Ведь тех, кто кричал и плакал, автор не считал за людей.

24.

Все же не маленький город этот Житомир. Поэтому то, что завершилось в одном его конце, продолжается в другом.

Погром уже не разгорался, а тлел. Правда, без жертв все-таки не обошлось.

Если Срулика застрелили целенаправленно, то сейчас убивали просто так. Только потому, что мишень и погромщики пересеклись.

Так под руку попались отец и сын Кришмуль. Почему-то в этот момент они не сидели в подвале, а выходили из дверей завода.

Громилы как раз заинтересовались вывеской. Прочитали, что это предприятие Бренера и Рабиновича, и поняли, что им сюда.

Слишком далеко вторгаться не стали. Вполне удовлетворились тем, что Кришмулей тоже двое.

Потом началась погоня. Почти полчаса перед носом преследователей болтались два темных пятна.

В конце концов погромщики остановились. Поняли, что бежать дальше не имеет смысла.

Куда-то подевались отец с сыном. Только что были – и словно растворились в воздухе.

Погромщики покрутились и обнаружили их в колодце. Друг за дружкой они висели на веревке для ведра.

Громилы орут: “Поднимайтесь сюда!” Для убедительности чиркнули по веревке ножом.

Кришмули дрожат, но ползут наверх. Все-таки смерть на людях допускает возможность сопротивления.

Полминуты достаточно, чтобы выкрикнуть: “Убивайте, гады!” После этого не обидно умереть.

Страшен конец этих двоих, но еще ужасней гибель домовладельца Елышевского.

Вообразите: стоит человек около своего дома, а полицейские ведут погромщиков.

Это излюбленная точка зрения Елышевского. Уже который год он демонстрирует, кто тут хозяин.

Так вот он стоит, а они идут. Каждый про себя вспоминает, что он не успел сделать.

Вот один и решил поставить точку. Вырвался из цепи и повалил домовладельца на землю.

После этого почувствовал: всё. Не совсем зря прожит день и вся его жизнь.

Теперь хоть на каторгу… Опустил голову, заложил руки за спину и занял место в колонне.

25.

Долго блуждала Мария Семеновна и нашла Колю в морге Еврейской больницы. Вместе с десятком убитых он лежал на полу.

Сперва она ничего не различала из-за огромного количества трупов, а потом увидела его.

В первую очередь бросалась в глаза поза. Так, закинув руку за голову, ее сын любил отдыхать.

Коли нет, а его жест не закончен. Кажется, прежде чем уйти из жизни, он повернулся на другой бок.

Как его угораздило сюда попасть? Что соединяет с Лейбом Вайнштейном и Гдалья Шмуэльзоном?

Так размышляла Мария Семеновна. Впрочем, сейчас самое страшное не думать, а дотронуться.

Ощущение такое, что эти раны болят. Что здесь собрались не мертвые, а смертельно больные.

Потом она переборола себя… Намоченный платок смешивался с кровью и становился все более красным.

26.

Уж не согревала ли ее мысль, что это не впервые? Что другая Мария так же склонялась над мертвым телом.

Мария Семеновна чувствовала себя Марией. Той, кому надлежит проводить сына в последний путь.

Ее предшественницу окружали пальмы и смоковницы. Они были буквально вырезаны в прозрачном небе.