Инго Шульце - Simple Storys

Я каждый раз собираюсь потолковать с кем-нибудь из наших об амебообразных разводах на столе шефа. Ведь всем нам приходится подолгу смотреть на эти линии и закругления, которые в левом верхнем углу складываются в четкий рисунок крокодильего глаза. Однако никто об этом не говорит, и я тоже снова и снова забываю об этом, как о дурном сне.

Я объясняю Бейеру – который всегда в неприятных для него ситуациях сцепляет указательный палец со средним или безымянным, – что нехорошо, когда газета подлаживается к своим рекламодателям. Мы должны вести себя прямо противоположным образом. Больше заботиться о содержании, об оформлении и внутренней организации материалов и вообще придерживаться принципа: быть нашим клиентом – это честь. Только тогда у нас что-то получится!

– Тише, тише, – говорит он. – Сбавь обороты, Данни!

Бейер едва ли намного старше меня, и обращаться друг к другу на «вы» было бы смешно, но то, что он называет меня Данни, – бестактность. Он разыгрывает из себя «своего парня», хочет казаться справедливым и потому всегда предоставляет нам возможность выговориться. Но когда он прислушивался к нашему мнению? Он даже не дает себе труда задуматься над нашими предложениями. Он ни черта не смыслит в нашей профессии и искренне полагает, что если позаботится о деньгах, все остальное как-нибудь само образуется. Он говорит, что я должна срочно сделать статью о Гарри Нельсоне с двумя фотографиями – Нельсон осуществил санирование двух домов. Кроме того, Бейер просит меня в следующем выпуске, как он выражается, «совершенно исключить тему войны между бандами» и заняться другими сюжетами. Опять написать что-нибудь о санации района добычи бурого угля в Розице или о домах на Торговой площади, когда-то принадлежавших евреям; развернуть критическую дискуссию по поводу принципа: возвращение собственности вместо компенсационных выплат.

Мы с ним согласны в том, что нельзя отказывать никому, кто звонит нам по телефону или приходит лично, и что необходимо выслушивать многих, чтобы раздобыть хорошую историю, потому что заранее никогда не скажешь, кроется ли за полученным сообщением что-нибудь важное, и если да, то что именно. Но он больше не хочет осложнений – по крайней мере в таких количествах – и уж во всяком случае не желает терять заказ на трехколоночную врезку 52x100, то есть Нельсона. Бейер отпускает меня, пожимая на прощание руку.

– Жду тебя, – говорит он, – ровно в девятнадцать у здания профсоюза шоферов. Потом мы еще успеем вместе глотнуть пивка.

Я спрашиваю себя, когда теперь снова увижу амеб и крокодилий глаз и изменится ли к тому времени моя жизнь.

Когда я прохожу мимо секретарши Шольц, она протягивает мне журнал регистрации поездок, на котором лежат ключ от «рено» и записка: «17.00, Бертрам», – с присовокуплением адреса, телефона и двух восклицательных знаков.

– Он знает, что вы запоздаете, – говорит она. – Он вас ждет.

Я помню его звонок. Он говорил тихо и торопливо, но не таким безнадежным тоном, как те типы, что жалуются на своих домашних, пока они спят за стенкой, или на начальство гаража. Сказал, что наша газета – единственная, которой он доверяет.

Бертрам живет в северной части города, на Шуман-штрассе, напротив дома с квартирами русских. Как раз перед его подъездом я нахожу место, где могу оставить машину. Мне надо на четвертый этаж.

Он сразу открывает и подает мне руку. Я говорю ему, что у меня есть не больше часа. Он отвечает, что мы успеем по крайней мере начать разговор, и разливает из термоса кофе. На моей тарелке, как и на его, кусок медового пирога и кусок ватрушки. Бертрам ставит на круглый журнальный столик вторую пепельницу и зажигает красную свечку.

– Или, может, вы хотите чаю? – спрашивает он и усаживается в кресло напротив. За его спиной стоит аквариум без зеленых растений. Впрочем, рыбок, похоже, тоже нет.

На диване лежат выпуски нашей газеты, рассортированные на несколько пачек. Я прочитываю ближайший заголовок: «От Южной Африки через Австралию до Канады: на что претендуют в округе Альтецбург», четверг, 25 октября 1990 года. До того как начались столкновения между скинами и панками, наши тиражи часто опускались ниже двенадцати тысяч.

– Я завидую вам из-за вашей работы, – начинает он. – Когда человек пишет, он внимательнее смотрит на мир. Но вы должны быть более мужественной… – Вместо того чтобы продолжить, он берет кусок медового пирога. – Угощайтесь же, – обращается ко мне. Когда он откусывает, его губы искривляются, а глаза смотрят как-то испуганно. Складка между бровями делается более глубокой. Набив полный рот, он жует с преувеличенной основательностью. Над диваном на белом с серебристым орнаментом ковре висит репродукция «Ночного кафе» Ван Гога.