Александр Ольшанский - Стадия серых карликов

И опять щелчок, от него у публикатора волосы на голове стали значительно пышнее. Однако он нашел в себе сугубо принципиальные силы и прошептал: «Негодяй, как он смеет сталкивать меня с Фениксом Фуксиновичем! Но каков, а?» С Иваном Где-то у него было шапочное знакомство, попадались и его стишки в периодике, без поэзии, но рифмованные. Разве мог он предположить, что поэт и литконсультант, чье творчество не отмечено даже разгромной статьей, не говоря уж о хвалебных, герой всего одной эпиграммы-нескладехи «Иван — Где-то?! Что вы — Он-в-Буфете!», способен запросто говорить по телефону, когда собеседник не снимает трубку или когда вообще отключает аппарат?

Публикатор нащупал выемку в аппарате для пальцев, этакий загривочек, поднял, намереваясь отнести странный телефон от греха подальше, на кухню, однако не тут-то было — безотрывной розетки не существовало, провод был прикручен намертво, более того: аппарат стоял на столе, а в руке трубка издавала короткие гудки. «В самом деле, здесь какая-то несомненная парадоксальность», — подумал публикатор и хотел успокоиться, как вдруг его посетила совершенно необычная догадка.

— Балбес! — угостил он увесистым кулаком собственный лоб.

Звонили же о т т у д а ! Только от кого конкретно — от Главного Лукавого или от Главного Домового?

Публикатор еще ничего не знал о величайшем открытии Аэроплана Леонидовича и не без грусти, не без обреченности разрешил герою героев подняться, отряхнуться, проверить на месте ли письмо, и направил его стопы в сторону Останкинской телебашни. Без какой-либо задней мысли, а исключительно из любопытства, из желания самому разобраться, с кем его свела беспощадная судьба. Пусть живет. Ведь прелюбопытный экземпляр, живуч, как Кощей Бессмертный, все равно, если попадет не в эту, так в другую историю.

Ветеран и новатор, активен и устойчив — такими самохарактеристиками он сопровождал сработанные самим собой бумаги. И термин «герой героев» в отношении его персоны принадлежит отнюдь не публикатору, а Аэроплану Леонидовичу. Ведь если обозреть генеалогическое древо рядового генералиссимуса пера, протереть его родимые и благоприобретенные пятна, то нетрудно добраться до героя Мигеля де Сервантеса Сааведра его благородия Дон Кихота Ламанческого. Со славных рыцарских времен прошло столько эпох, свершилось столько революций, в том числе паровых, электрических и научно-технических, благородный род подвергся таким изменениям, добавлениям, а в последнее время и генетическим мутациям, что Аэроплан Леонидович может рассмотреть на собственном древе и Акакия Акакиевича — у гоголевского героя украли шинель, а у героя героев — должность на главной магистрали научно-технической революции, и унтера Пришибеева, потому что и того, и другого прямо-таки обуревают страсти по пресечению всяческих безобразий, особенно форменных, и Павлика Морозова, и Макара Нагульнова по части переустройства мира в революционном плане…

Люди в виде толпы давно разошлись, и кина не будет. Аэроплан Леонидович бодро вышагивал навстречу великому своему открытию. Кристина Элитовна Грыбовик и Галина Драмовна Пакулева в письме задавали вопрос прямо в лоб: «Надеешься ли ты дожить до двухтысячного года? Если «да», то вместе с ответом приложи рубль, на проценты от которого накануне третьего тысячелетия для долгожителей будет устроен банкет!» Развязность тона объяснялась тем, что Кристина Элитовна и Галина Драмовна представились в письме в качестве одноклассниц рядового генералиссимуса пера.

Серьезные люди, почти полвека назад школу закончили, а понаписали такое, что все это опешило Аэроплана Леонидовича. Какие проценты, какой банкет и вообще каковая пардонность, а? Опешило и все тут! «Дорог…» начиналось отпечатанное на машинке письмо, далее шел пропуск, обозначенный многоточием и заполненный старческим почерком от руки : «ой Аэроплан Иосифович!»

(Публикатор счел все-таки необходимым прислушаться к замечанию Ивана Где-то по поводу около-бричковизмов. Публикатор самым убедительным образом просит читателей принять во внимание, что практически все яркие и необычные образы и выражения в романе принадлежат рядовому генералиссимусу пера, следовательно, на всем здесь лежит тяжесть вдохновения, печать личности и авторского тавра товарища Около-Бричко. Все это характеризует его своеобразный и конкретный стиль, даже как бы конкретющий, как бы он сам сказал, а если не сказал, то еще скажет. Ведь очень просто написать «старческим почерком», а вот « старческим почерком от руки» — извините, уже стиль, как и « опешило » и « каковая пардонность » — это стихи и проза его творчества.)