Виталий Щигельский - Время воды

Керим Героглу подошел к самой решетке, часто перебирая коротенькими ногами, вмялся податливым телом в железные прутья и с вызовом спросил:

— Хочешь работать на меня?

— Хочу, — ответил я без выкрутасов.

— На меня многие хотят работать, — кивнул Керим и засмеялся, как ослик.

Мне не понравилась шутка, и я промолчал.

— Образование есть? — спросил младший Героглу, успокоившись.

— Инженер.

— Культурный. Воровать, значит, не будешь. Не будешь ведь воровать? Что молчишь, не понимаешь меня, что ли, да? — Керим сглотнул слюну, накопившуюся в отвислых полостях рта.

— Не буду.

— Пьешь много?

— По праздникам.

— Плохо. В России праздников много… Жена есть у тебя?

— Невеста.

— Познакомишь? — Керим засмеялся и отступил на шаг, хотя между нами была решетка. — Это шутка, не обижайся, земляк. Семейный человек лучше работает. На нем жена висит, дети…

— Так, — согласился я, пряча руки в карманы.

— Ну, если понимаешь, то приходи завтра в половину девятого и делай все, что тебе говорят. Закрываемся в шесть, но, если надо, работаем до последнего уважаемого клиента. Клиента надо уважать больше, чем хозяина, то есть меня. Зарплата по пятницам. Трудовой книжки не надо.

— Сколько будут платить? — спросил я, безуспешно пытаясь заглянуть ему в глаза.

— Никто не жалуется. Десять «бакинских» с тонны даю на бригаду. Опоздаешь — заплатишь, украдешь — пожалеешь. Вот так. Это тебе не на государственной фабрике. Это частная собственность, то есть моя. Больше тебе ничего знать не надо.

— Я подумаю, — негромко произнес я.

Это временно, все это временно, говорил я про себя в такт шагам, следуя по длинному полутемному коридору на выход. Когда я выбрался из склада наружу, Мучной переулок показался мне старым, беспомощным и порабощенным кем-то чужим.

Так неожиданно, вопреки собственным теоретическим выкладкам, я стал переносчиком тяжестей. Низшим звеном в цепи эксплуатации.

Липовый «СИФ Слынчев Бряг» Снеткова, трагический роман с Жанной, сугубо телесный роман с Леной, отсутствие друзей с четкими представлениями о смысле жизни, изменившиеся правила поведения общества — все эти факторы разрушили мои жизненные принципы.

Как субъективисту мне казалось, что жизненные принципы разрушены у всех прочих людей. Люди самым бессмысленным образом стояли у кульманов и станков, в то время как сырье для производства закончилось, заводы не выпускали продукции, зарплату платили непонятно когда и непонятно за что или, чаще всего, не платили вовсе.

Другие люди, живущие в телевизоре, пытались оправдать нарастающий беспорядок с точки зрения науки, называя происходящее то продолжением выбранного курса, то демократическими преобразованиями, то экономическими реформами, то шоковой терапией, впрочем, держались они не слишком уверенно, словно забыли текст выступления или придумывали его на ходу.

Газеты резали правду-матку о событиях семидесятилетней давности, разоблачая мертвых кумиров. Компанию мертвецам составляли желающие платных сношений девицы и бесконечные объявления о купле-продаже. События же дня сегодняшнего описывались пространно и неопределенно, отчего казалось, что автор либо врет, либо не владеет вопросом.

Словом, все чувствовали себя неспокойно, никто не понимал ничего.

Кроме трех-четырех Героглу. Те, наоборот, прекрасно чувствовали момент, когда можно просунуть ботинок в дверную щелку, открывающую путь к безграничным возможностям.

Чтобы не впасть в депрессию, следовало думать спиной. Думать о схемах и методах добывания и отложения пищевых и иных необходимых для жизни запасов. Научный анализ, критику реальности, самопознание приходилось откладывать на потом.

В стрессовых ситуациях зоологическое вытесняет гуманное. Зоологическое возвращает человека к природе. Наука, культура, мораль, идеология — все подвергается проверке и зачастую поломке в смутные годы. Смутных годин в истории моей страны всегда было много больше, нежели дней ясных, спокойных и сытых. Кое-кто в оправдание себе говорил, что таково предназначение моей Родины, что на Россию некими высшими силами возложена особая миссия, что россияне, словно атланты, удерживают на своих плечах хрупкое равновесие мира. Эта теория особенно хорошо продавалась, когда было холодно, голодно, одиноко и другие примеры отсутствовали…

С этой мыслью я взвалил на спину свой первый в жизни мешок. Я пришел на склад без пятнадцати девять, имея в дерматиновой сумке паспорт, термос и бутерброды, а также подменку — пятнистый камуфляж без знаков отличий, но с пуговицами на причинных местах.