Виталий Щигельский - Время воды

Радость и печаль, грех и подвиг — все сопровождалось водкой. Под водкой на Руси подразумевалась и сама родная, и крепленое вино, и коньяк, и самогон, и горькие и сладкие настойки, политура, технический спирт, одеколон. В этом плотном потребительском топе водка держала первое почетное место, а вернее, делила его вместе с техническим спиртом. Пиво и сухие столовые вина в счет не шли, но часто использовались для так называемой «прокладки» и «полировки». Пили везде, где можно было найти скамейку и стол, в кулуарах Дома Союзов, на детских площадках под раскрашенными в ядовитый горошек грибочками. Разве что в армии пить было нельзя, да и то на первом году службы.

Перебирая в уме сомнительные знания и слухи о выпивке, я стремился экстраполировать себя в одну большую неудачу, именуемую историей России, найти и занять свое неброское место среди не свершившихся великих событий, загубленных в зародыше из-за чрезмерного употребления…

Я оправдывал себя артистами и политиками, спортсменами и учеными, но от чувства вины и стыда избавиться так и не смог. К тому же, я небезосновательно предчувствовал месть и расплату со стороны мало-охтинской «крыши» Снеткова и от группы товарищей, именующих себя «Орел и Орлан».

От тяжелых раздумий меня спасла женщина. Женщина с избитым именем Лена. Я познакомился с ней вчера вечером, а сегодня она принесла пиво, сигареты и свежее манящее мясо своего тела, щедро заправленного туалетной водой «Черная магия». Женщины! А ведь я почти разочаровался в них из-за какой-то необязательной Жанны…

Лена. У нас с нею случился настоящий роман.

Для меня, как для дембеля, было особенно ценно, что инкубационный период изнурительных платонических ухаживаний локализовался в один календарный день.

Тонкие намеки на мраморные гениталии Аполлона в прохладном полупустом Эрмитаже, как бы вынужденные прикосновения к Лениной груди в тесноте общественного транспорта, гитарное песнопение под окнами с переделанным про Лену припевом, неуклюжие стихи, подражания раннему Мандельштаму, сорванные с клумбы цветы — всего этого мне удалось избежать. Как любил говаривать Дима, настоящий мужчина, приглашая даму в театр, думает о том, как привезти ее на квартиру. Я привез Лену домой, минуя разговор о театре. На следующий вечер Лена пришла ко мне опять — принесла пиво и шаверму. Цитадель невинности была взята повторно во вторую внебрачную ночь. На третий день она сварила гороховый суп…

Возможно, что-то во мне притягивало ее. Возможно, даже я целиком. Лена не говорила о своих чувствах вслух, но нашу любовь было слышно не только в комнате Генофона, но и в соседних квартирах.

Я часто думал о ней. В основном эти мысли воплощались в движения, как только она переступала порог моей комнаты. Эти примитивные зоологические желания-мысли вытесняли на второй план параноидальные думы о грозящей опасности со стороны Снеткова, Орлана и прочих орлов.

На пятый день я решился выйти на прогулку в город. Я спрятал глаза за темными стеклами очков, а щеки — за поднятым воротником пальто. Лена сказала, что я выгляжу как киноактер. В ответ я сказал, что она похожа на Мерилин Монро. Довольные собой, мы прошли по Кировскому проспекту до Петропавловской крепости и обратно, за нами никто не следил. На улицах было зябко, темно и пустынно. На обратном пути, убедившись, что наблюдение за мной не ведется, я снял очки и опустил воротник.

На седьмой день Лена предложила помощь в трудоустройстве.

— Что за работа? — попался я в расставленную ловушку. — У тебя на фабрике?

Лена работала на кондитерской фабрике имени Крупской. И, благодаря своей сладкой работе, носила на себе чудесный шоколадно-миндалевый запах, который действовал на меня, как действует на быка пляска тореадора.

— Нет, к нам не надо, — ответила она, нахмурившись. — У нас все мужики — техники, грузчики, разнорабочие, начальники производств — с утра до вечера фруктовую эссенцию пьют. От эссенции — импотенция, аллергия, безумие, морды и руки расчесаны, как у детей в детском саду. От эссенции спиваются быстрее, чем от водки, потому что она сама себе и закуска. На хороших предприятиях мужики, начиная разнорабочими, становятся операторами, техниками, потом мастерами, начальниками цехов… А у нас, кто бы как ни начинал, заканчивают разнорабочими все. Из-за эссенции. Так что я тебя к нам не хочу.

— Я почти инженер, мне эссенция не требуется, — напомнил я Лене.