Феликс Ветров - Старая проза (1969-1991 гг.)

Наташа перелистывает «Иностранку». Бегут строчки перед глазами. Что она скажет ему? Два дня она готовит этот сценарий, а слов нет, нет как не было. Ведь так им хорошо было с Лешкой. Почти два года счастья. Так откуда же боль, откуда? Неужели от всех этих разговоров, что она слышит вокруг себя, от вопросов, советов? А ты думала, Снегирева, что сумеешь не поддаться всему — и маминым горьким, жалким словам и всему остальному! Не вышло. И вот сидишь ты, ждешь звонка, будто это и не ты вовсе, а какая-то другая, несчастная, обиженная неудачница. А ведь сама недавно доказывала таким неудачницам, что «настоящая любовь не нуждается в формалистике». Вот и додоказывалась. Вот тебе и «дважды два».

Десять часов. Одиннадцать. Двенадцать. Пора бы ему уже и просыпаться, если он спит, конечно. Не звонит.

Так, может, и хорошо, что не звонит? Может, просто все тихо завершилось и продолжения не будет? Рука тянется к трубке, к диску. Нет! Ни за что.

И тут под ее рукой телефон взрывается пронзительным звонком. Она снимает трубку.

— Привет! — хрипит со сна Лешка. — Привет работникам эфира! Ну, как нефтяники твои?

— Как ты слетал? У нас два дня грозы и грозы…

— Все роскошно. Не брани меня, родная… Не мог позвонить. Дел было невпроворот.

— Да ладно, о чем ты говоришь, — улыбается Наташа, — какие пустяки!

— Ха! А я думал, ты волнуешься.

— Только мне и дел, что волноваться… Я должна тебя увидеть.

— Ну да? — хохочет Лешка. — Жду!

— Давай лучше встретимся где-нибудь

— Старших надо слушаться. Приезжай. У меня для тебя сюрприз.

— Знаешь, и у меня для тебя.

— В общем, так, — заканчивает Гузик, — через час жду.

И она едет через всю Москву на автобусах, на метро.

Он встречает ее на площадке. Стоит, скрестив руки на груди. В свободной белой рубашке он кажется еще огромнее, шире в плечах, смуглее. Обнимает так, что нечем дышать.

— Задушишь! — улыбается Наташа, а внутри холод и страх.

Он такой счастливый сегодня после полета. Значит, нелегким был полет. Но он разве расскажет?!

— Ну, ну, — говорит Гузик, — а где сюрприз?

Она садится на краешек тахты. Закуривает.

— Сколько мы знакомы, Леша?

— Скоро два года.

— Да. Два года. И мы ни разу с тобой не поговорили серьезно. Может, он и вправду не нужен, этот разговор. Может, и вправду лучше не углубляться. Мы люди свободные. Современные. Но, прости… Мне все-таки хочется знать, любишь ли ты меня. Я все хотела понять: почему ты молчишь? Неужели не понимаешь, как нужны мне эти самые твои слова? Нет. Ты все понимаешь. Просто ты честный…

Она говорит, сама ужасаясь тому, что делает. Она видит, как поднимается стена между ней и человеком, сидящим напротив в кресле. Он молчит. Опять молчит. Теперь остается только встать с тахты, выйти из квартиры и никогда больше сюда не возвращаться.

Скорее, скорее к маме, от беспощадной этой жизни, от горькой этой любви! Встать. Подняться и уйти… А самолетик на леске все кружится, кружится. Как кружился и будет кружиться.

— Все? — спрашивает Лешка.

— Все, — говорит она таким беззаботным голосом, что самой делается страшно.

— И весь сюрприз? — Он часто моргает, улыбается. — Теперь моя очередь.

Встает, крепко берет ее за руку.

— Пойди, глянь в ванную.

— Что? — Ей кажется, это сон. О чем он говорит? Или она с ума сходит? В ванне немного воды. По белой эмали скребет длинными клешнями большущий буро-зеленый краб. Он шевелит лапками, упрямо карабкается вверх и сползает с тяжелым всплеском назад, в воду. И снова начинает взбираться по гладкой мокрой эмали. Наташа изумленно смотрит на него. Это ей. Краб.

Он вез ей краба с Тихого океана.

— Хорош бродяга, а? — говорит Гузик и крепко прижимает ее к себе. — Двести первый пассажир. Между прочим, он тоже решил жениться.

1971

Этот второй в жизни опубликованный рассказ был напечатан в журнале «Смена» осенью 1972 года.