Анна Матвеева - Есть! [litres]

При схожести замысла, при том, что все выпорхнувшие у Евгении идеи были зацементированы в его романе, в писаниях Владимира присутствовало кое-что своё – отчаянное, графоманское, искреннее (беспомощное, сказал бы критик). Владимир читал текст и грыз ногти с таким пылом, с каким другие люди грызут куриные косточки. К пятой странице он увлёкся и позабыл, что сам всё это написал. К десятой – забыл про Евгению и её жалкие странички под скрепкой. «Я смог лучше!» – дочитав до конца, решил Владимир – и откинулся на спинку кресла, тяжело дыша, словно пловец на финише.

Дверь в комнату отворилась – на пороге укоризненным привидением стояла мама.

– Во-первых, тебе звонила Светочка, – сказала мама. Как ни презирала она свою невестку, иначе чем ласково называть её не получалось. Интеллигентная женщина! – Во-вторых, иди пить чай. Катенька давно мечтала с тобой познакомиться, а ты так невежливо смылся.

Владимир спрятал черновик под коробку с негативами, которую стерегла молчаливая грозная Фаина. Пить чай совсем не хотелось, развлекать неведомую Катеньку – тоже, но спорить с мамой было делом зряшным, это Владимир уяснил ещё ребенком.

– Идите сюда, Катенька! – крикнула мама. – Посмотрите берлогу моего фотографа!

Катенька тут же выросла на пороге – и улыбнулась во весь рот. Владимир поёжился, увидев, сколько у неё зубов и какие они хищные. Зубы Катеньки вызвали у него в памяти очень неприятное воспоминание – он не сразу понял, какое. Была у Владимира в юности приятельница с боевым именем Оля Кобура, так вот у этой Кобуры имелись в точности такие же зубы – изобильные, тесные, по любому поводу охотно вылезающие на белый свет, а ещё, вспоминал Владимир, у неё были огромные руки и ноги, что, при общей миловидности облика, придавало девушке несуразный вид. К счастью, Кобуру юный Владимир не слишком интересовал – отстреляв много патронов вхолостую, к тридцати годам она вместе со своими зубами и конечностями осела в территориальных водах бывшего разбойника, а ныне приятного во всех отношениях джентльмена с депутатским мандатом. Фамилию свою Кобура оставила при себе – хотя джентльмен-разбойник неоднократно предлагал ей сменить документик. Всё это, впрочем, не имеет отношения к нашему повествованию – это Катенькины зубы увели сначала Владимира, а затем и нас с вами в зыбкий мир прошлого.

Ослепив Владимира жуткой улыбкой, Катенька скользнула в кабинет и, как хирург, сделала безошибочно верное движение – подняла коробку с негативами. Фаина угрожающе закачалась, но не упала, а гостья фальшиво вскрикнула.

– Осторожнее, Катенька, – пожурила её мама, – здесь вся жизнь моего сына!

И, посмеиваясь в усы (которые, мы забыли сказать, у мамы росли значительно бодрее, чем у Владимира), отправилась в кухню ставить чай.

Катенька держала в руке пухлую пачку листов, и Владимир потряс головой, чтобы стряхнуть наваждение: уж слишком эта сцена напоминала другую, ту, что разыгралась сегодня днём у Евгении.

– Вы пишете роман? А можно посмотреть? Я немного в этом разбираюсь…

Катенька поставила на столик чашку – Владимир брезгливо заметил, что там плавает набрякшая чайная подушечка. Теперь гостья обеими руками вцепилась в рукопись.

– Почитайте, – смирился Владимир, не приученный отказывать женщинам. Катенька села в кресло, прикрывшись листками, как веером. Она, как все филологини, читала быстро, и в паузах успевала одобрительно поглядывать на Владимира поверх веера. Это мой первый читатель, дошло до него вдруг. И не такая уж она, кстати, уродина, решил Владимир, наблюдая, как сосредоточенно Катенька вчитывается в текст, как следит, чтоб ни одно словечко не пропало даром.

– Чай поспел! – крикнула мама, и Владимир с Катенькой вздрогнули.

– Почти гениально, – сказала Катенька.

«Вот моя вторая героиня!» – догадался Владимир.

После встречи с Катенькой роман понёсся вскачь, как необъезженный конь, – Владимир с трудом нагонял его и успевал буквально на ходу добавить нужные сюжетные ответвления, но вообще он писался как будто сам собой. Всё, что требовалось от автора, – это усадить себя за письменный стол, а единственное, что портило ему настроение, – это рукопись Евгении. Впрочем, он старался больше не думать о том, кто первым придумал историю о призвании и двух похожих друг на друга героях.

Евгения работала медленно: когда Владимир штурмовал эпилог, она только-только сдвинула с места первую часть своей книги. Ей впервые в жизни было трудно писать – и потому очень хотелось, чтобы Владимир слушал её, как раньше, и хвалил, сопереживая услышанному; но он вёл теперь себя иначе. Теперь ему словно бы не нравилось, что Евгения – писатель. Даже раздражало, что она – тоже пишет. Тоже! О том, что Евгения ещё до встречи с ним публиковалась, Владимир благополучно позабыл. Впрочем, его можно понять и пожалеть: теперь приходилось не только скрывать Евгению от жены, но ещё и прятать Катеньку от обеих! Катенька только начинала преподавать, и часто забегала за советом и утешением к филологической маме Владимира. Разумеется, она заглядывала и в тёмную комнату Владимира, где в спёртом воздухе прел, поднимаясь и распухая, как тесто, его великий роман.