Анна Матвеева - Есть! [litres]

Своих детей у Владимира и Светы не было.

Мама Владимира, филологическая женщина с большими глазами и такими же большими претензиями, с детства пичкала Владимира лучшими образцами литературы в надежде, что они непременно дадут всходы, а те впоследствии заколосятся и поднимут Владимира к сверкающим высям изящной словесности. «Набокова тоже звали Владимиром», – думала мать, и ставила очередную книжку на полку в комнате сына.

Книги она любила, как другие любят деньги, – безоглядно, а вот с людьми отношения складывались сложнее. Свету мама вообще не признавала, зато сразу же признала Геню. Ей, впрочем, тоже доставалось – ставя на стол блюдо с цыплёнком табака, мама могла сказать:

– Конечно, Геня, ты много пишешь и много читаешь, но так работать с книгой , как мой Владимир, ты вряд ли научишься.

– А что, если добавить сюда эстрагона? – спрашивала она в другой раз, как будто бы у Гени, но на самом деле сама у себя, чтобы тут же, с усмешкою, сказать: – Тогда уж надо и Владимира добавить! – и косо взглядывала на любовницу сына: узнала, откуда каламбур?

Геня узнавала, послушно улыбалась, но молчала, замыкаясь в присутствии этой странной, до самого сердца пропитавшейся книжной пылью женщины.

Владимир не обращал внимания на то, как мама общается с Геней, ему было интересно другое. Он мечтал написать книгу, которую ему самому хотелось бы прочитать.

В книгах он ценил не сюжет, не слог, не мысли, а то особенное, легкое и неуловимое настроение, которое по крупицам рассыпано во всех хороших книгах. Владимир собирал это настроение по капле, торжествовал, наткнувшись на грибное место в книге, и снимал пробу аккуратно, как учёный. Так собирают бесценный шафран – вручную, бережно, по лепесточку.

Нужное настроение часто было связано с путешествиями – Владимир, как многие, истово верил, что всё лучшее надёжно упрятано в чужих краях, но, даже если повезёт, мы находим лишь его следы. Печати птичьих лапок на песке, аромат жасмина в тёмном саду, память о давно отболевшем поцелуе. Застав счастливую эпоху пресс-туров, Владимир с камерой Фаиной бесплатно ездили по миру – в компании таких же штатных гомеров воспевали заранее одобренные маршруты, расхваливали отели и выставки. Фаина послушно снимала нужные виды и планы, но потом, отработав поездку, они пускались во все тяжкие, а на самом деле в лёгкие и чудесные приключения свободного дня. Держа Фаину на отлёте, Владимир ловил те самые моменты, ради которых жил, а дома, притушив полыхавшее любопытство Молекулы духами из дьюти-фри, сортировал удачные кадры. Венеция – уставший мальчик в маске ангела. Париж – дым от жареных каштанов скрывает лицо продавца. Нью-Йорк – гитарист в трусах и шляпе на Таймс-сквер. Владимир видел много стран, но, к сожалению, нагнать прекрасное почти никогда не удавалось – даже Фаина, с её мощной тягой к искренности, была тут плохой помощницей.

Будь Владимир поэтом, ему удавались бы изящные миниатюры, прелестные пустячки из нескольких строк, похожие на подписи под фотографиями, – но на беду, он желал писать романы. Стихи и рассказы были как разминка для легкоатлета. Владимир готовился к самому главному забегу своей жизни – роману, после которого можно будет спокойно умереть. И жить в своих книгах вечно.

Мама Владимира мыла фрукты и пытала Геню очередной цитатой:

– «Повернула каску, и можешь себе представить, оттуда бух! груша, конфеты, два фунта конфет!..»

– «Анна Каренина», – бледно улыбалась Евгения. – Похоже на нынешние фуршеты! Там тоже все набирают полные каски фруктов.

Мама была недовольна, что загадку так быстро разгадали, но она хотела быть справедливой, а потому протянула Евгении честно заслуженную, мокрую и каменную грушу.

Владимир секретничал с Фаиной. Мама теперь мыла не раму, и не Лару, а виноград. Ягоды зелёные, будто стеклянные… Мама мыла виноград и приговаривала:

– Знаете, от чего я умру? От того что в один прекрасный день где-нибудь в открытом океане поем немытого винограда.

Эту цитату Евгения не опознала и выронила надкушенную грушу.

– Ага, попалась! – возликовала филологическая женщина. – «Трамвай “Желание”»! Бланш Дюбуа!

– Давай уйдём, Владимир, – тихо попросила Евгения, – а то мне кажется, что я участвую в литературной викторине.

– Мы все в ней участвуем, – сказал Владимир. – Мама права, ты не умеешь работать с книгами.

Он говорил Евгении то, что вздумается, – знал, что она, как лужёный желудок, переварит и вытерпит всё.