Анна Матвеева - Есть! [litres]

Малочисленные общие знакомые удивлялись (кто вслух, кто про себя), чем привлёк Евгению этот фотограф, отягощённый мамой, женой и амбициями. Читателя тоже, наверное, смущает странный выбор нашей героини… Но в нём, поверьте, нет ничего странного! Евгении нравился голос Владимира – вокруг так мало приятных голосов. Люди лают, визжат, пришепётывают, и только некоторые голоса звучат и переливаются. Разве этого мало?

Владимир раздражался, когда Евгения говорила о том, какой у него прекрасный голос, – он считал, что она издевается, и был не прав. Успех книжек Евгении – точнее, само наличие этих книжек, их присутствие в мире (какой уж там успех!) – ранили Владимира, ведь его рукописи (стихи, рассказы) упрямо отвергались издательствами. Владимир считал, что издательства к нему придираются, и снова был не прав.

Он упорно собирал материал для романа.

– Много персонажей в романе, – сказала однажды Евгения, – это как много ингредиентов в одном блюде: кто-то обязательно выскочит вперёд и начнёт исполнять танец с перетянутыми на себя одеялами!

– Вот если бы я начала писать сейчас новый роман, – добавила она тогда же, – то прежде всего дала бы наконец высказаться второстепенным персонажам.

«Второстепенные персонажи… В самом деле, надо бы дать им наконец высказаться от души, – подумал Владимир. – Простые и скромные труженики, они растворяются в будущем, как сахар в чае случайных попутчиков. Их почти никто и никогда не слушает, потому что если начать их слушать, выяснится: у каждого из второстепенных есть собственная свита, подшёрсток, свой круг третьестепенных героев. И этих, третьих, тоже надо выслушать!»

Поспешно и лихорадочно Владимир провожал Евгению, думая, что надо как можно скорее записать эти ценные мысли.

В его романе всем героям – как в идеальном обществе! – будут выданы равные права. И пусть даже это сделал уже кто-то великий или просто известный! Владимир снисходительно относился к «высокому списыванию» и, как сочинитель, не раз испытывал приступы криптомнезии.

– Я беру своё добро, где нахожу его, – торжественно процитировала бы в этом месте его филологическая мама.

Перед белым листом Владимир замирал, как школьник перед директором. Он предчувствовал свой роман, знал, каким он должен стать, вот только начать его никак не получалось. Фаина грустно молчала, её чёрная спинка покрывалась пылью – Владимир отказывался от выгодных заказов и упрямо сидел пред листом.

– Вся моя жизнь – вставная новелла, – однажды он написал эту фразу, и лист больше не был белым. Слова складывались в строки, абзацы, страницы. Владимир писал роман.

– Писатель за свои грехи! – сказал бы здесь, наверное, Пушкин.

– Если бы я начала писать новую книгу, – снова Евгения, – это была бы книга о призвании. О том, как человек выбирает себе жизнь, и как жизнь потом наказывает его за этот выбор. Он и рад бы изменить призванию, но маска так приросла к лицу, что отрывается только вместе с кожей.

Владимир переспросил: она собирается писать новую книгу? «Призвание и наказание»? Евгения замахала руками – в её жизни сейчас было столько прекрасного и подлинного, что никаких литературных суррогатов не требовалось. Она любила – впервые в жизни – и каждую мысль свою хотела преломить, как хлеб, с любимым. С Тем Самым Человеком.

– Но если бы я всё-таки начала сейчас новую книгу, то в ней столкнулись бы носом к носу два похожих персонажа: один – настоящий, а другой – фальшивый. И я обязательно написала бы о том, что происходит с интеллигентными женщинами, которые на беду свою становятся богатыми.

– А что с ними происходит? – спрашивал Владимир, напрягая внимание и память. Божество Белого Листа требовало новых жертв.

– Из них начинает лезть такая дрянь, которая и не приснится обычным нуворишам!

Владимир не любил есть – он просто забрасывал в себя случайные продукты, чтобы получить энергию. И фотографировать еду он тоже не любил. Городской журнал «Гурман», почивший ныне в бозе, однажды предложил Владимиру снять живописно разбросанные по столу овощи – для иллюстрации к эссе популярной обозревательницы Натальи Восхитиной, – но Владимир и Фаина отказались. Они всегда отказывались от неприятных заданий.

А ведь мама с детства воспитывала в юном Владимире не только литературный, но и гурманский вкус: по случаю покупала сыр с плесенью, смаковала его, давясь от отвращения, и заставляла сына делить с ней эту «радость». Мама была утомительна в своих изысканных привычках – как пресловутая Бланш Дюбуа, по многу раз в день принимала ванну, и добрую половину своего детства Владимир провел под дверью закрытого санузла, ожидая, пока она вернётся к реальности.