Ричи Достян - Кто идет?

Впереди по мачте с мучительной медлительностью сновали мутные пятна огней. Временами трудно было понять, что движется — судно или эти расплывающиеся точки.

— Самоходка, кажись, стоит и молчит. А ну, дай ему обходной, Ветохин!.. Свисти, свисти еще, пока не поймет, пуста голова! Такой туман, а он молчит — су-до-во-ди-тель!

Еще раз прозвучал обходной сигнал, еще и еще щелкал выключатель в темной рубке, наконец громко проревела самоходка и совсем рядом отмигнулась белым, сонным глазом.

Аленкин опять принялся соображать вслух:

— Так, пойдем пока по яру, а то можем здесь заблудиться… тут скоро где-то протока должна быть…

Капитан сзади обошел штурвал, наклонился над Ветохиным и, протянув руку в пустоту за окном, сказал тихо:

— Во-он красный бакен, что же ты не сказываешь?.. Штурман, он правит, а ты… надо помогать!

— А я гляжу, — оправдывался Ветохин, — только ведь белизна скрозь!

Впереди опять засветлело что-то.

— Тут где-то створы должны быть.

— Нет, не створы это, больно огней много. Не плот ли тут стоит и ничего не говорит?..

— Нет, товарищ капитан, у плота огни пожелтее.

В это время издалека донеслись протяжные гудки. Большой пассажирский пароход стоял за туманом. Когда «Седов» приблизился к нему настолько, что уже видна была белая громада судна, вдоль бортов которого зажжены были все стояночные огни, Ветохин сказал:

— По голосу похоже — «Одесса» стоит.

— Она! — подтвердил капитан и сам дал обходной сигнал.

Когда пароход был уже позади, капитан подошел к Аленкину и с торжеством сказал:

— Гляди — стоит, голубок, а?.. А идти пока еще можно!

Капитан несколько раз оглядывался на «Одессу», белевшую во мгле.

Больше они уже не встречали идущих. За туманом стояли плоты, самоходные баржи, стояли караваны Волготанкера, и, если случалось, «Седов» проходил слишком близко от них, из невидимых рубок неслись тревожные оклики.

Туман, как это бывает ранней осенью, то редел, то наваливался снова. А «Седов» все шел и шел. Его подсвеченная лампой мачта осторожно, но уверенно щупала мглу.

— Что это? Никак кто-то идет?

— На самоходку похоже, — согласился Аленкин и, не дожидаясь капитана, скомандовал:

— А ну, спроси его, Ветохин.

Ветохин взялся за свисток, и, прежде чем звук его вернуло эхо, ответила сормовская самоходка полнокровным басом, прозвучавшим как музыка в непривычной на Волге тишине.

— Вот молодец, сразу видно, ходок хороший! Гляди, молодежь, он тоже идет в самом яру. А почему? Потому, что и ему красных бакенов не видно — за бережок, друг, держится… поганое место — угол! — И, снова подойдя вплотную к Аленкину, капитан дотронулся до его локтя и мягко посоветовал:

— Иди полевее, а то поцелуешь плечо.

— Вон они, створы! — обрадовался Аленкин.

— Верно. Видишь створы, Ветохин?

— Вижу, товарищ капитан, а как же.

Теперь и рулевому видны были лохматые огни створов. Они, как близнецы, стояли один за спиной у другого. Ветохин с завистью смотрел, как штурман точно ведет на них; он-то хорошо знал, что стоит лишь слегка отклониться от курса, и огни разбредутся. Тогда катай скорее руля, пока их обратно не сгонишь.

А капитан и штурман, позабыв обо всем на свете, то спорили, то соглашались, то подолгу молчали, понимая друг друга с полуслова. На белесом от мокрого блеска полу рубки густо чернел упавший тулуп капитана.

Вот снова, казалось, разредилась мгла. Капитан подошел к окну и с биноклем у глаз застыл. Аленкин, косясь на его спину, с радостным напряжением ждал команды: «Полный!», но капитан долго не оборачивался. Молчал. Потом нагнулся. Поднял с пола тулуп. Надел его в рукава. По-стариковски зябко запахнулся и, подойдя к сигналу, резким свистком вызвал вахтенного.

Аленкин насторожился.

Не прошло и двух минут, как перед рубкой возникла долговязая фигура вахтенного.

— Готовьте якорь! — скомандовал капитан. — Скажите боцману, чтоб поживее! — С этими словами он открыл дверь на левый мостик.

— Товарищ капитан! — закричал Аленкин. — Товарищ капитан!..

Капитан даже не обернулся.

«Ну что он делает! — с возмущением думал Аленкин. — Вот-вот откроется горизонт, а он — на якорь!»

Огромный теплоход легко и послушно поворачивался вокруг собственной оси. Наконец, описав полный круг, встал носом против течения и замер.

В машинном отделении в последний раз отзвучали колокольцы очень мелодичной и изящной трелью. С угрюмым ожесточением пророкотала якорная цепь, и все окончательно стихло.